Драгомир Асенов - Биография вечного дня

Нет, ее терзания и в самом деле абсурдны и унизительны. Каждый получил или получит по заслугам! Мать сто раз права: если бы потребовалось, она должна была бы ликвидировать его еще, еще и еще раз…

Елена удивленно оглядывается — куда это она идет, что ей здесь нужно, на этой Николаевской улице, похожей на растревоженный улей? Вокруг толпится народ, собирается группками, все оживленно, хотя и осторожно, обсуждают новости; молодежь скандирует передаваемые по радио лозунги и пытается петь до сих пор запрещенные песни; на мотоциклах разъезжают «добровольцы» Кузмана, опоясанные патронными лентами. А в окнах и на балконах — знамена, цветы, наспех сделанные надписи, прославляющие победу над фашизмом.

Господи, неужели это ее город? Она еще помнит то хмурое утро, когда их увозили в плевенскую тюрьму, — перед ее глазами пробегали печальные запущенные улочки, плотно закрытые окна, за которыми затаился страх, угрюмые фасады домов. Перемена разительная, мир изменился до основания, и, может быть, поэтому солнце не просто ласкает, но, заливая своим светом весь мир, позволяет ощутить некую гармонию, обусловленную незыблемостью всего сущего на земле.

Елена проходит мимо аптеки отца — на двери висит табличка «Закрыто». Девушка ускоряет шаг и только теперь понимает, куда она так устремилась. Это ее настораживает, она вся напрягается, как будто ей грозит внезапный удар. Но и на небольшом базарчике вблизи читальни народу невпроворот, хотя здесь толпятся главным образом крестьяне. Палатки сплошь увешаны товарами — значит, открыты, а может, только кажется, что они открыты, надрывается радио. «Где-то здесь…» — думает Елена, снуя вокруг палаток. Однако трупа нигде нет, сколько бы она ни всматривалась, как бы ни обшаривала глазами каждый уголок, ничто не подсказывает, а судя по настроению людей, даже трудно предположить, что он вообще мог недавно находиться здесь.

— Что ты ищешь, девчонка? — ласково спрашивает торговец, очевидно еврей — у него крючковатый нос и пышные пейсы. — У меня все есть, что душе угодно, — ткани на платье, нарядные пряжки для поясов, мониста, кружева для комбинаций, носовые платки… Расхватывайте, люди!

Елена шарахается в сторону, но от палаток не отходит, заглядывает под них — может, удастся обнаружить пятна крови. И вдруг она замечает, что ее поведение тревожит окружающих, люди следят за ней подозрительно, с возрастающим недоверием.

— Вы случайно не потеряли чего-нибудь? — спрашивает еврей, сохраняя, однако, почтительную дистанцию — верно, подозревает, что она ненормальная.

— Ничего я не потеряла…

Она уходит обратно, к Областному управлению, растерянная, в полном недоумении — куда он мог подеваться, этот злосчастный труп?

На втором этаже, где разместился штаб охраны общественного порядка, не прекращается гам, приходят и уходят вооруженные люди, отрывисто и четко, словно выстрелы, звучат приказы:

— Не подчиняется, не открывает булочную? Арестовать!

— Поставить часового у кабинета начальника вокзала!

— Конфискованные санитарные линейки немедленно вернуть больнице!

В центре этой карусели сидит за столом Кузман, он то говорит по телефону, то отдает распоряжения, то подписывает какие-то бумаги, брезгливо посматривая на них.

— Что это? Ладно, но сперва пусть пойдет и проверит… Только осторожно, не обижать владельцев, у нас пока нет оснований обращаться с ними как с саботажниками…

Заметив Елену, Кузман кивает ей, продолжая заниматься своими делами, но при виде ее измученной физиономии в его душу закрадывается тревога. Тряхнув чубом, спрашивает:

— В чем дело?

— Он исчез.

— Кто?

— Медведь.

Кузман привстает, но тут же снова плюхается на стул.

— О чем ты говоришь, что за бред!

— Я хочу сказать — его труп…

Он шикает на окружающих и трет виски:

— Неужто у нас других забот нет?

— Для меня важно…

— Не бойся, все в порядке. — Он пальцем подзывает ее поближе. — Что надо было сделать — уже сделано.

— Потому что я была на рынке. Там и в помине нет…

— А ты что хочешь, чтобы мы ему памятник поставили, да?

Елена смеется — нервно, хрипло, хотя у нее словно гора с плеч свалилась. Кузман уже с назидательной иронией втолковывает кому-то по телефону:

— Раз он присоединился к новой власти — незачем его преследовать! Ясно, браток? Нет правил без исключения, нигде ведь не написано, что все кметы фашисты и изверги.

Он кладет трубку, телефон тут же снова звонит — похоже, Кузман самый нужный человек в области. В комнату врывается женщина, она истерично кричит, ее глаза готовы выскочить из орбит: