Александр Уваров - Казино для святых [СИ]

Кончиками пальцев он провёл между её ног, ощущая страстный жар тела.

Но едва только ладони его приблизились к манящим венериным губам, скрываемым лишь тонкой, ажурной тканью трусиков, Лариса отстранила его руки.

— Нет, не…

Она не договорила.

«Дурак!»

Иван не мог успокоить дыхание.

«Что ты задумал?»

Он не мог понять. Какое-то странное раздвоение. Мысли, осторожные мысли — были сами по себе. А тело, будто сорвавшаяся с привязи собака, не подчинялось мыслям, не подчинялось вообще ничему, кроме охватившей его страсти.

— Вернёмся, — тихо сказала Лариса.

Иногда ему казалось, что это сон.

И, может быть даже, не его сон.

Он не осознавал до конца, что происходит. С ним и Ларисой…

Возможно, и Лариса происходящее казалось сном. Потому она была так раскованна. Потому ей было так легко.

Иван был уверен, что она поднимется в свой номер. Как заворожённый, смотрел он на светло-серый свой пиджак, наброшенный ей на плечи.

Она не снимала его. Не снимала, когда шла по лестнице отеля.

«Оставь, оставь себе!» — повторял Иван.

Отчего-то он боялся того, что она снимет пиджак и отдаст ему.

И на этом — всё кончится. Кончится сон.

Она уйдёт. Поднимется к себя. Он вернётся в свою комнату. Не сговариваясь, повинуясь лишь доводам холодного, будничного, серого рассудка они постараются забыть, раз и навсегда забыть эти несколько минут, проведённых на скальной площадке в маленькой республике Сан-Марино. Несколько минут вечера — под дождём.

Они забудут.

Она поднималась. Она миновала свой этаж. Выше…

В отеле — тепло и сухо. Они согрелись. Но она не снимала пиджак.

Иван невольно немного обогнал её. Словно боялся, что сейчас она непременно заблудится, потеряет дорогу.

«Идём, — шёпотом повторял он. — Идём».

Они зашли в номер. Он включил настольную лампу.

Теперь — она сбросила пиджак на пол. Подошла к окну. Стояла молча, неподвижно — минуты две.

«У меня в баре… кажется, вино есть, тосканское», — лихорадочно вспоминал Иван.

Впрочем, он и сам не мог понять, почему он вспоминает именно о вине. И потребуется ли им это вино. И что им вообще потребуется. И что будет…

Он не выдержал тишины.

Он подошёл к ней и попытался обнять. Она отстранила его руки. Кочиками пальцев провела по его лицу.

— У тебя номер большой, — тихим, евда слышным голосом сказала она. — У меня меньше.

— Да…

Он сглотнул слюну и повторил:

— Да.

И добавил зачем-то:

— Люкс. Понимаешь, люксы всё время больше. Это, конечно…

«Что я говорю? Зачем? Нужно сказать что-то другое, другое… Не нужно бы этого делать, но я не хочу, чтобы она уходила. Не хочу!»

Она прошла мимо него — к постели.

Сбросила туфли. Расстегнув на вороте пуговицы, сняла платье.

И Ивану показалось, будто тот вечерний туман спутился вниз со скалы, проник сквозь стены, забрался в комнату. И стал не туманом уже, а пеленою — белой, слепящей, сладкою.

Он смотрел, как снимает она лифчик и трусики. Он смотрел на её тело, наконец-то открывшееся ему манящее, обнажённое женское тело, на её груди с заострившимися и порозовевшими от страсти сосками, на тонкую, мягкую даже на взгляд кожу живота, и ниже — на треугольник волос между стройных ног, заветное место, источавшее, казалось, самый сладкий в мире аромат.

Аромат любви и женской плоти.

Он смотрел, как сбрасывает он одеяло на пол. Как ложится — и смотрит на него.

Он не помнил уже, как разделся догола, открывая её взгляду своё тело — мускулистое, когда-то хорошо обработанное спортом тело.

Он лёг рядом с ней.

Она погладила его грудь. Живот.

Он чувствовал, как сладкая кровь притекает в низ живота. И туманный морок сменяется огненным возбуждением.

Он лёг на неё. Всем телом прижимаясь к ней. Ощущая мягкость живота и упругую твёрдость грудей.

Он целовал её. Язык его ласкал её рот, он пил её слюну, сок её тела.

И когда часть его тела проникла в её лоно — красные огни поплыли у него перед глазами, густая кровь забилась в висках.

Её ладони легли ему на спину и ноготки её острыми иголочками прошлись по его коже.

Не было уже ничего, кроме страсти. Плавящей тело страсти.

И ему хотелось, чтобы она была бесконечной.

Но кто бы мог выдержать такую бесконечность?

«Невозможно быть всегда внутри этой скорлупы. Она слишком тонкая. Её ничего не стоит разбить…»

Ставицкий был один в пустой квартире.

Он вернулся раньше, чем рассчитывал. Всё как-то не клеилось…