Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

И лёг на свою кровать.

Ноги ослабли, пятки опустились едва не до пола и тапочки, шлепками, один за другим упали.

— Вот, — заметил третий сосед. — Вот ведь как народ травят. Точно знаю, что травят. Я об этом письмо в газету писал. И на радио тоже. И Путину много раз звонил.

— И что тебе сказал? — насмешливо спросил Михаил.

— Сказал, что его тоже травят, — ответил третий сосед. — Порошок в суп сыпят… Он сам видел, да говорить стесняется…

— Вот оно как… — задумчиво потянул Михаил. — Мне-то всё равно… Отравят — другой кто будет.

— И его отравят! — убеждённо заявил третий сосед. — Всех отравят! Точно говорю — когда-нибудь всех отравят!

— И у меня вот голова месяц уже как болит, — заметил Михаил.

— Эй, Игорь! — позвал меня Фёдор. — Ты как там?

— Нормально, — ответил я. — Голова только кружится.

— Так ты как? — спросил Фёдор. — Жаловаться будешь на меня?

— Ну, если надо…

— Надо! — убеждённо сказал Фёдор.

— Тогда буду, — ответил я.

«Всех отравят…»

Странно, но эта мысль отчего-то крепко засела мне в голову.

«Всех… Почему всех? Зачем всех?»

«Это потому, — раздался вдруг скрипучий, никогда прежде не слышанный мною голос. — Это потому… это потому… Что!»

— Вот и хорошо, — сказал радостно Фёдор. — Тебя ведь точно выпустят… Точно скоро! Да тебя никто и не держит. Кто тебя держать будет? Государству-то копеечку тратить… А, хочешь, я тебе тайну открою?

— Фёдор, заебал ты со своим тайнами, — устало заметил третий сосед.

Он встал (кровать скрипнула), тяжело вздохнул и, шаркая тапочками по полу, побрёл. Должно быть, и ему стало плохо. Или он просто захотел спать.

— Тайну, — упрямо повторил Фёдор. — Мне её самому недавно открыли. Ты о всемирном оледенении что-нибудь слышал.

— Обляденении, — насмешливо заметил третий сосед, уже устроившийся, видимо, на своей кровати (я уже лежал, закрыв глаза, ничего не видел, но по звукам и направлениям, откуда они доносились, вполне можно было догадаться, кто и где находится). — Давай, болтай дальше. Может, и я на тебя жаловаться начну…

— Нет, точно говорю, — продолжал Фёдор. — Все знают, что замёрзнет, но не знают — когда.

— А ты знаешь? — уточнил Михаил.

— Знаю, — уверенно ответил Фёдор.

— И когда?

— Через два года…

Фёдор замолчал на полминуты, видимо, мысленно уточняя расчёты.

— …Четыре месяца и сорок два дня, — закончил он.

— Ерунда какая-то, — с сомнением заметил Михаил. — Сорок два дня — это же месяц и двенадцать дней.

— Или одиннадцать, — добавил третий сосед. — Или четырнадцать, если февраль. Или тринадцать, если год високосный.

— Да ладно вам! — обиженно воскликнул Фёдор. — Ладно вам придираться! Десять, одиннадцать! Любят вот люди клопов всяких пересчитывать, а о главном-то и не думают. А в чём главное?

— Травят! — убеждённо сказал третий сосед.

— И не только, — подхватил Фёдор. — Ещё дезодоранты производят. Точно говорю — производят. У моей-то дуры — полна ванна дезодорантов. Всё брызгает под мышками, брызгает… А чего брызгает? Кто её там нюхает?! А?! Точно говорю — заговор. И в туалете у неё полно баллончиков всяких. Вот она сними и связана…

— С баллончиками? — удивлённо переспросил Михаил.

— С заговором, — пояснил Фёдор. — А вот уже заговор — с баллончиками. Землю хотят заморозить, а меня — посадить. Потому что я всё о них знаю. Я даже песню сочинил…

— Какую? — Михаил явно оживился, предвкушая редкое в серой больничной жизни развлечение.

— Печальную, — грустно ответил Фёдор. — Петь под баян надо… со слезой в голосе. Я бы спел, да нету тут баяна.

— Потому что не положено инструменты иметь, — заметил третий сосед. — Порядок такой.

— А ты так спой, — предложил Михаил. — А я тебе это… аккомпанировать буду. В ладоши хлопать. Пойдёт?

— В ладоши — не надо, — заявил Фёдор. — Меня это с ритма сбивает. Ладно…

Кровать заскрипела. Фёдор заворочался… Явно собирался с духом.

— Ладно, — сказал, наконец, он. — Слушайте. Песня о Великом Оледенении. Вот!

И запел.

(исполняется под баян со слезой в голосе)

(правда, баяна тогда не было)

(это потому что инструментов не положено)

(но всё равно, звучало очень печально)

(хотя и довольно тихо)

(но я всё расслышал… и даже запомнил)