Валерий Привалихин - Восхождение - Проза

Чего же теперь «зайчиков» пускать? Злорадствует. И накатила на Корнева черная волна неприязни к человеческой неблагодарности. Ради чего он бьется? Кому и зачем доказывает? Плюнуть, растоптать и уйти! Что ему, хуже будет на другом месте? Он специалист высшего класса, каждый болтик, каждую шайбочку своими пальцами ощупал, везде пригодится. Ему никаких слесарей не надо, он сам все может сделать и обеспечить. А вот они — эти! — пусть без него поживут, пусть вспомнят времена, когда простаивали в ожидании приезда слесарей и оставались без зарплаты. Посмотрим, найдется ли еще такой доброхот-бригадир, который станет, не считаясь со своими интересами, устранять неполадки на их кранах, ругаться на всех собраниях, выбивая запчасти! Посмо-отрим! И жена говорила: «Уйди, не порти себе нервы. Что, тебе нужно больше других? У тебя есть дом, чини водопроводные краны. Сыном займись, которого из-за работы забыл». Нет, ни на какое собрание завтра он не пойдет. И значит, нечего ему страшиться. А там переведется на другое место. Недавно ему уже предлагали высотный кран, он как-то работал на нем, подменяя отпускника. И кран ему понравился, и с людьми сошелся. Почему он должен думать о неприятном? С какой стати?

И он вспомнил день на высотном кране, когда к нему пришли Алла с Антоном. Он еще не поднимался наверх, переодевался в бытовке, увидел их в окно и выбежал навстречу: «Что-нибудь случилось?» А жена смущенно кивнула на сына: «Проснулся и заявил: к папе на кран поедем!» Корнев растерялся, не зная, как быть.

А шестилетний Антон глядел на него без страха, с непониманием опасности. И нельзя было отказать в его просьбе, раз он сумел уговорить мать, которая больше, должно быть, чем отец, боится за свое дитя. И вот они, отец и сын, едут сперва на грузовом лифте, потом выходят в продуваемое ледяным сквозняком и потому мрачное нутро здания и, пройдя его насквозь по шатким деревянным настилам, останавливаются у стальной балки, закреплявшей кран и здание в одно целое. И через окно по этой балке надо перейти на кран. В проеме гудел ветер и наискось валил снег.

— Хо-хо, — растерянно сказал Корнев, — пурга началась.

— И что? — насторожился мальчик.

— Опасно, вот что. Сдует — и полетишь.

— Ничего, — после непродолжительного раздумья решил сын и покрепче натянул свою шапку. Ему еще неведом страх, он полностью уверен в отце.

— Да? Ну ладно, как знаешь. Только вниз не гляди, а то голова закружиться может. — И, взяв сына покрепче за шиворот, встал на подоконник. Поглядел вниз — до земли метров сто. Подножие крана и нижняя крепежная балка неразличимы за снежной пеленой. Ухватившись за страховочный трос, Корнев медленно ступил на самодельный трап, осторожно повел впереди себя сына. И такое чувство его охватило, будто впервые идет он над этой бездной и ему страшно. Внизу движутся массы снега, и кажется, что они с Антоном планируют, балансируя на узкой жердочке, поднятые могучим смерчем… Перешли, вцепились в поручни, отдышались. И дальше уже взбирались по лестнице, и металл перекладин студил до бесчувствия ладони через рукавицы: впереди Антон, набычившись против секущего в висок колючего снега, следом, почти целиком прикрывая его своим телом, Корнев, готовый в любую секунду подхватить, если у того разожмутся пальцы, поддержать.

Отогревшись в кабине над электропечью, Антон сказал:

— У меня руки заболели. Вот здесь, — и показал на сгиб в локте.

У Корнева тоже затрясло в локтях, как тогда, в первый раз, когда он поднимался сюда с самого низу (еще не приспособил трап), с земли и когда весь день мерещилось, что кран, подцепив груз, начинает падать: настолько непрочной и шаткой представлялась конструкция — словно пшеничный колосок, готовый подломиться под тяжестью вызревших зерен.

Мальчуган притих за спиной. Корневу было видно в зеркало, как жадно озирается он, робея, охваченный новыми впечатлениями. И отец не мешал, берег его состояние, сам остро переживал вместе с ним.

Зашумела рация, и далекий, пересыпаемый радиопомехами голос стропальщика стал наводить «вслепую» кранового на цель. Корнев приоткрыл смотровое стекло, взялся за рычаги. И поплыла по кругу стрела, покатилась по ней каретка, гак скрылся из поля зрения — опустился по ту сторону здания; задрожал, завибрировал пол под ногами. На развороте в приоткрытое окно ворвался ветер, обсыпал, уколол лицо жестким, крупчатым снегом. Антон передернул плечами, губами издал «бр-р», прикрыл ладошкой глаза. Стрела плыла в мутно-синем небе, вычерчивая, как циркуль, ровный круг габаритными огнями, оставляющими после себя на какое-то мгновение фосфорический след, и свистел ветер в металлоконструкциях, и вода весело сбегала по смотровому стеклу, вытягиваясь в тоненькую горизонтальную струйку. В рацию врывались музыка и чьи-то заглушенные пространством голоса, тренькал предупреждающий звонок, шевелились внизу почти невидимые стропальщики… И вдруг снег прекратился, Антон прижался к стеклу, пораженный открывшимся неоглядным пространством. И Корнев увидел как бы вместе с сыном, его глазами: мокрые прострелы улиц и проспектов, разбегающихся в диаметральном разбеге к горизонту, трамвай, несущий над собой синевато-розовый бенгальский огонь, два черных контрастных следа на свежем, стерильном снегу от колес самосвала, привезшего раствор, пестрая, будто игрушечная, сшитая из кусочков собака, перебежавшая машине дорогу.