Алекс Тарн - Рейна, королева судьбы

– Нет… хватит… Нир! Довольно!

Он обреченно смотрел, как девушка, подхватив по дороге халат, скрывается в ванной. Похоже, и в самом деле кончен праздник. Вздохнув, Нир прислонился к стене и натянул на себя простыню. Он не ждал ничего хорошего от предстоящего разговора. Рейна вернулась и, во избежание неожиданностей, примостилась на стуле, подальше от кровати. Лицо ее было серьезно.

– Что ты там уселась? Иди сюда, тут удобней…

– Нир похлопал ладонью по постели.

Рейна помотала головой:

– Я ведь сказала: хватит. Мы должны поговорить.

– Мы должны… – повторил Нир, состроив шутливую гримасу. – Кто это «мы»? Я, к примеру, не должен. Меня вполне устраивает молчание. Слушай, а не попробовать ли нам дать обет молчания?

– Вот и молчи, – серьезно сказала она. – Молчи и слушай. Пока от тебя требуется только это.

– Пока?

– Пожалуйста, не перебивай… – Рейна глубоко вздохнула и продолжила, глядя в пол. – Моя бабушка Рейна умерла пять с половиной лет тому назад. Девяносто три года – неслабое достижение, если учесть то, что выпало на ее долю. Сейчас-то я понимаю, что она гордилась каждой минутой, отвоеванной ею у смерти. Я уверена, что после того оврага Рейна не просто жила, а жила назло. Вопреки судьбе, вопреки Богу, вопреки всем тем силам, которые заведуют событиями человеческой жизни. Ты, мол, меня и так, и эдак, а я вот жива, дышу, да еще и в таком преклонном возрасте. Ее и в самом деле ничего не брало. Помню, в конце девяностых у нее обнаружили рак. Бабушка выслушала диагноз и спросила, что это значит в плане оставшегося ей времени. Врач обещал год, в лучшем случае – полтора. Она только усмехнулась. С того момента опухоль пошла уменьшаться, пока не исчезла вовсе. Она справилась даже с раком.

– От чего же она умерла?

– От глупости… Не зря говорят, что глупость ломит любую силу, даже такую, какая была у бабушки Рейны. Вышло так: они с матерью раздражали друг друга. Всегда, сколько я их помню. В принципе, это можно понять: моя мать не хотела жить с таким бременем. Не хотела быть заместительницей тех троих, погибших детей. Человек имеет право на самостоятельную жизнь, на самостоятельную ценность. Так или иначе, но когда Рейне исполнилось восемьдесят пять, она сбежала от нас в дом престарелых – в приличный пансион с отдельной комнатой и хорошим врачебным уходом. Это обходилось недешево, но у бабушки были отложены деньги: думаю, она спланировала свой уход заранее, чтобы даже в самом беспомощном состоянии не зависеть от дочери. Ну вот. Медсестра из новеньких стригла ей ногти и занесла инфекцию. Что-то там воспалилось, и Рейна сгорела за неделю. Думаю, она просто не успела осознать опасность ситуации: в самом деле, кто же умирает от стрижки ногтей? Смешно, да? Эта гадская сука смерть взяла ее обманом…

– Тогда ты и сменила имя?

Рейна отрицательно покачала головой.

– Нет, не сразу. Пойми, когда она умерла, мне едва исполнилось двадцать. В моей жизни были совсем другие вещи, другие интересы. Я решала, оставаться в армии или уходить. И если уходить, то куда – ехать в Латинскую Америку на год или отдаваться в университет на четыре? И если в университет, то в какой? Я только что уступила своего первого бойфренда своей же лучшей подруге, потеряв таким образом обоих, и понятия не имела, хорошо это или плохо. Короче говоря, я могла думать только о себе, да и то не вполне логично. Хотя я очень любила бабушку. Очень…

Она замолчала, по-прежнему высматривая что-то на полу между стулом и кроватью.

– И ты уехала в Хайфу поступать в Технион, – осторожно напомнил Нир.

– Ага. Я поступила, и все сразу пошло по накатанному маршруту. А когда маршрут накатан и прям, когда не требуется следить за дорогой, вписываться в повороты и выбирать нужную развилку, появляется время на то, чтобы подумать, туда ли ты едешь… – Рейна подняла на него смущенный взгляд. – Ты только не подумай, что я какая-нибудь Жанна д’Арк или пастушка Бернадетта: мне никакие святые призраки не являлись, и никакого откровения не снисходило. Просто человек не сразу понимает, кто он. Это приходит постепенно, часто не приходит вовсе. У кого-то нет времени, у кого-то нет смелости, у кого-то нет желания. Человек может до самой смерти проходить под чужим именем, прожить чужую судьбу и умереть, так ничего и не поняв о себе. И это плохо. Потому что, даже если прожитая так жизнь будет счастливой, это не его жизнь. Не его, а чужая. Понимаешь?

– Нет, – твердо ответил Нир, – не понимаю. То есть понимаю, но согласиться не могу. Слишком много вокруг бегает бездельников и болтунов, которые якобы себя ищут. Знавал я одну такую девицу…