Алекс Тарн - Рейна, королева судьбы

– Такая чепуха эти аппараты… – проговорила она, смущенно поглядывая на внука. – Только шум и слышен. Ты что-то хотел спросить? Об этой книге?

Нир помотал головой.

– Нет, не о книге. О войне. Почему ты никогда не рассказывала о войне?

Бабушка удивленно вскинула брови и зачем-то стала разглаживать складки на одеяле.

– Бабуля, ты слышала, что я спросил?

– Конечно, слышала, – с оттенком обиды ответила Лидия Сергеевна. – Вы думаете, бабка уже ни на что не способна. Конечно, слышала.

– Ну так почему?

Она пожала плечами и подняла на Нира выцветшие глаза.

– Не знаю. Сначала рассказывать было незачем: все вокруг и так всё знали. А потом рассказывать было некому: никто особо не интересовался. Думаешь, твой отец хотел это слушать?

Нир кивнул: бабушка почти слово в слово повторила то, что сказала старая Рейна на видеозаписи: «Моя дочь не хотела этого слушать». Но Лидия Сергеевна расценила его кивок как выражение недоверия.

– А я тебе говорю, что не хотел! Не хотел. Это сейчас они стали газеты читать и в компьютере ругаться. А тогда никто не хотел.

– Почему, бабуля?

Она снова пожала плечами.

– Не знаю, сынок. Наверно, дети хотят видеть в родителях маму и папу. Наверно, поэтому.

– Маму и папу? – не понял Нир. – А кем бы вы стали, рассказав обо всем?

– Жертвами, – тихо ответила старушка. – Мы и были жертвами. Выжившими, уцелевшими, искалеченными физически, искалеченными духовно.

Нир молчал, и Лидия Сергеевна снова взялась за складки на одеяле.

– Можно было бы рассказать внукам, – проговорила она после паузы, – но внуки не слушают по другой причине: им неинтересно. И очень жаль, что так. Потому что вы совсем другие, Сереженька. Вы молодые, сильные, свободные… – другие. Вы можете это изменить.

Нира бросило в жар.

– Изменить? Что изменить, бабуля? О чем ты?

– Не знаю…

Оставив наконец в покое одеяло, Лидия Сергеевна беспомощным жестом поднесла к глазам обе руки и принялась разглядывать их, как будто надеялась отыскать ответ в линиях ладоней, линиях судьбы и жизни.

– Ничего-то ты сегодня не знаешь, – чуть слышно пробормотал Нир, адресуясь то ли к бабушке, то ли к себе. – Не то что в обычные дни.

– Что? – встрепенулась старушка. – Ты что-то сказал?

– Нет-нет, ничего… – он наклонился и ласково поцеловал ее в горячий лоб. – Спокойной ночи, бабуля.

– Спокойной ночи, сынок…

В своей комнате он взялся было за конспект по электротехнике, но четверть часа спустя обнаружил, что безуспешно пытается прочесть один и тот же абзац в три строки. Текст казался написанным на чужом языке, хотя каждая буква и даже некоторые слова выглядели смутно знакомыми. Нир отложил тетрадь и лег, но сон, как и электротехника, не проявлял ни малейшей склонности к сотрудничеству. Чтобы отвлечься, он снова стал взвешивать за и против завтрашней поездки на работу и довольно быстро пришел к выводу, что ехать не стоит. Можно просто позвонить утром и передоговориться с Эстер на какой-нибудь другой день. В конце концов, как-то ведь справлялись они и без него…

Приняв решение, он отключил будильник, и тут же почувствовал облегчение, словно кнопка звонка управляла не только сигналом побудки, но и неким центром беспричинной тревоги в мозгу. Теперь можно было попробовать уснуть. Нир закрыл глаза и обнаружил, что продолжает думать об Учреждении – не потому, что собирается заново решать относительно завтрашнего дня, а просто потому, что думать об этом приятно. Поначалу это показалось ему странным: что может быть приятного в набитом ужасами архиве смерти? Но затем Нир понял, что думает не об архиве вообще, а конкретно о девушке за архивным столом, и тогда уже все встало на свои места, и можно было расслабиться и без помех любоваться упрямой линией лба, царственным спокойствием рук и шеи, безупречным рисунком губ, слегка приоткрывающихся навстречу его смущенному взгляду.

Он проснулся разом, как от толчка, и сразу стал собираться, автоматически следуя вошедшему в слепую привычку распорядку. Как всегда в таких случаях, немного поразмышлять ему пришлось лишь при выборе рубашки. Перебрав несколько вариантов, Нир остановился на бежевой футболке, чей застиранный вид хорошо гармонировал с остроумной английской надписью «Не стирано ни разу». Уже застегнув ремешки на сандалиях, он бросил взгляд на экранчик часов – пять двадцать пять, пора выходить – и только тут вспомнил, как отключал будильник накануне вечером.