Коллектив авторов - От сердца к сердцу

Мы сидим с мужем за круглым столом на кухне, пьем чай, вглядываясь в бесконечные огни за окном. На душе так хорошо, что хочется петь что-то протяжное, напряженное, душевное.

— Я тебя люблю, — говорит мне муж, — и ни разу не пожалел, что выбрал тебя.

Вот она, моя песня, протяжная, напряженная, душевная. Эти его слова запали в душу и засели в мозгу — пусть там и остаются.

— И я тебя люблю, — как эхо произношу я, улыбаясь одними глазами.

За годы проживания на острове Кипр на днях я впервые решилась поехать на морскую рыбалку. Муж с сыном давно освоили этот вид промысла на нашей лодке.

Самое зверское в рыбном увлечении — ночное начало, подъем в три часа утра.

Собралась я быстро, ангажируемая матюками супруга. Нарядилась в новый купальник и шляпу. Просекко и фужеры сложила в плетеную корзину. Пока я примеряла образ аристократки, мое акварельное воображение рисовало легкое покачивание на волнах, развеянные ветром волосы, и я с фужером игристого в царстве рассвета и морской глади.

Когда я вышла на крыльцо дома, муж и сын засмеялись. Рыбаки утеплись добротно. На перевоплощение мне выделили минуту. В образе печального бомжа я впервые отправилась на промысел.

Всего 30 км прыжков по волнам с брызгами в лицо и сдувание мимики порывами ветра. Уже на первой миле пути я посчитала, что челюсти мои богаты четырьмя зубными пломбами. Россыпью они подпрыгивали во рту при глиссировании.

Когда мы удалились на необходимое расстояние от берега, сбросили скорость. Началась троллинговая ловля тунца. Вскоре раздался сильный стрекот фрикциона катушки одного из спиннингов. Муж скомандовал садиться за штурвал. Сам подсекал рыбу, подматывал леску к лодке.

Мы увидели большую рыбину у борта. Она то давала подвести себя ближе к лодке, то резко уходила на дно.

Понеслось эмоционально-ругательное извлечение улова из морской пучины. Для восстановления оптимизма жены муж кинул тушку пойманного тунца к моим ногам. Позволил наконец сделать фото и видео.

Поневоле я стала морячкой с тремором в органах движения.

Смирившись с обстоятельствами и колтунами в волосах, я продолжила освоение профессии штурмана. Утреннее солнце припекало, новый купальник рыбозабойное общество не оценило. До желанного берега лодкой управляла я сама. Вернувшись домой, впала в сонное беспамятство.

Очнулась на закате, наконец выпила просекко. Обожженное ультрафиолетом тело покрыла взбитыми сливками из пантенола.

Муж, наблюдая я за мной, сказал:

— Я всегда знал, что ты поплывешь со мной и в шторм и в штиль, будешь обгорать без крема, но никогда не будешь грустить в субтропическом парадизе. Ты со мной на одной волне, рыба моя!

Перед ним на пороге стояла она, его русская клиентка, молодая женщина лет 30 в коротких джинсовых шортах, белой шелковой блузке и вельветовой шляпе с широкими полями. Натали совсем с недавних пор стала ходить к нему с разными жалобами тревожного характера. Он протянул ей руку, приглашая войти в дом, она сняла шляпу и, поправляя кудряшки за уши, посмотрела на него глазами готовыми тут же рассказать о своей печали.

— Натали, пройдемте на третий этаж… — сказал он, указав на лестницу, и тут же почувствовал стеснение. Ему стало неловко перед собой и в тоже время странно за свою неловкость. Он считал, что хорошо знал себя — свои эмоции, реакции, почему и откуда они берутся, что ими движет, и как нужно себя контролировать, если в этом есть необходимость. Появившаяся неловкость была ему незнакома, но он подумает о ней позже, сейчас ему нужно сосредоточиться на ней, на ее чувствах, на боли…

Они прошагали до третьего этажа, он спросил ее про погоду и куда она ездила отдыхать с семьей в отпуск. Она отвечала оживленно, ясным здоровым голосом, не похожим на других больных, приходивших к нему по той же причине. Те люди, мужчины и женщины, являлись с другими глазами — бесцветными, потерявшими первоначальный блеск. Ее же глаза были другие — сине-серого цвета, с заметными задоринками жизни. В них только лишь таилась грусть, и ему не терпелось узнать причины ее прихода сегодня.

В просторном кабинете с запахом жаркого солнца в занавесках она села напротив окна в мягкое кресло, достала салфетки из кармана и, позволяя себе расплакаться, рассказала ему о ней, депрессии. Она называла ее тяжелым камнем, дурным сном, затерявшемся в облаках солнцем, темным непроходимом туннелем, ядом, впившемся в ее кожу.