Юлий Крелин - Письмо сыну

Пойти на эту операцию — пойти почти на сознательное убийство.

Но не использовать хоть такусенький шанс!..

Реши-ка за несколько минут жизнь чужого когда-то тебе человека! Но поддайся жалости к человеку во время операции — и ничего для него не сделаешь. Жалость лишь туманит глаза врача. Жалость необходима людям, но не в ситуации врач — больной. Может, не делать? Пожалеть? Пусть поживет хоть сколько-нибудь. Вот так пожалеешь один раз, другой — так и будут они у тебя умирать. Сегодня, завтра или через полгода.

Слушается дело о жизни!

Банальная мысль: самое дорогое — это человеческая жизнь! Но ведь это не просто слова. Подумать только! Умереть! То есть не жить. Никогда не существовать. Ничего больше не знать. Не чувствовать. Это так же трудно осознать до конца нормальной мыслительной системой, как такие категории, как бог или Вселенная.

Решив и поняв, что оперировать эту больную, удалять ей весь желудок, невероятно опасно, он все же произвел радикальную операцию.

Он кончил ее в половине второго. Сейчас восемь часов. Как можно уйти сегодня из больницы? Но через час придет шеф со своим вечерним обходом тяжелых больных. Надо успеть убежать. Что можно сказать шефу? Он мудр. Шеф-то хорошо знает, что оперировать было нельзя. Скажи ему — убьет! У каждого своя точка зрения на право хирурга рисковать. Рискуешь больным, собой, отделением.

И мне поручено осторожно сказать правду.

И я же должен подать знак, когда можно будет вернуться к больной.

— Как дежурство? Все в порядке?

— Да ничего. Утомительно, когда никого не везут.

— Ха, утомительно! Молодежь. Ложись и отдыхай, коль спокойно пока.

— Да ведь покоя-то нет. Все ждешь чего-то. Ей-богу, я от операций меньше устаю, чем вот от такого ожидания. Всю ночь оперировать легче, чем слоняться и ждать.

— А как послеоперационные?

— Да тоже все спокойно. Только вот после сегодняшней операции Симонова требует наблюдения. Давление ничего. Мы ей кровь перелили. Впечатление, что она хорошо пойдет. Подождем четвертого дня.

— О чем ты говоришь? Там же пробная. Что ждать четвертого дня?

— Да там не было ни одного метастаза. И опухоль не так чтобы очень большая. Только вот к селезенке подходила.

— Ты что? Я же был в начале операции. Там же если делать, так тотальную! Да еще с селезенкой!

— Конечно. Но давление было хорошее. И вообще она ничего была.

— Так он что — сделал радикально?!

Глаза у шефа стали треугольными.

— Да она ничего, хорошая. Пойдем посмотрим. Там все в порядке.

По цензурным соображениям можно смело опустить дальнейшие детали нашего разговора. А больная была действительно ничего. Немного бледна. Переливают кровь. Рядом сидит дочь ее. И пульсишко ничего. А я-то при чем? Но молчу. Мне даже лестно.

Уходя, шеф сказал, что, если больная помрет, он запретит нам двоим оперировать в течение трех месяцев.

«Преступника» можно звать обратно. Опасность миновала. Отбой.

А дальше началась нервотряска. Первая ночь спокойна. На следующий день давление 80. Уколы. Лекарства. Кровь. Кровь. Бледность. Пульс больше ста. Может быть, кровотечение? Гемоглобин нормальный.

Он, конечно, не отходит от больной. Только на несколько минут. Для разговора с шефом.

Что же это, кровотечение или сердечная недостаточность?

Снова наблюдение. Снова переливание.

Идет время.

А к вечеру давление 80. А потом 90, 95…

Когда я уходил, оставив его наедине с ней, давление было уже 105. Он мог бы и пойти поспать, да разве доверишь! Я не осуждаю его, хотя дежурные могут быть и в обиде.

Он целую ночь с больной. То кровь. То банки. То строфантин внутривенно. То бог его знает что!

Утром он стал еще длиннее. Наверно, потому, что похудел. К тому же все время в палате ее дочь. Это тоже очень нервирует. А что делать? Не разрешить? Тоже ведь не дело.

У нас в больницах считают, что родственников надо пускать пореже. Чтобы не каждый день. Что они мешают работать. Что они нервируют персонал. Все это безусловно и абсолютно правильно. Но мне все равно кажется варварством старание не допустить близких к больному. Человек после операции.

Всегда может внезапно наступить смерть. Запрещать близким приходить в больницу — конечно, негуманно. Надо взять на себя и эту трудность.

А на третий день — воспаление легких. Да какое! Оба легких. Нарастает дыхательная недостаточность. Дышит часто. Как-то не до конца. Не полной грудью. Семьдесят пять лет. Ногти, губы, кончик носа синие. Кислород не помогает.