Юлий Крелин - Письмо сыну

— Кто там?

— Это я, Таня.

— А, заходи, дорогой, заходи! А я совсем здорова. Видишь, хожу без палочки и совсем не хромаю.

Она прошлась по коридору и вернулась обратно.

— Ну как?

— По-моему, даже походка прежняя.

— Ну конечно, по линии скромности у тебя прежняя недоработочка. И если мы выйдем на яркий свет, ты, конечно, скажешь, что на лице моем изъянов никаких?

— Я бы сказал, но не мне судить. Лично мне нравится.

— Ты моя прелесть! Вам, ученым, даже когда вы врачи, нужен объективный подход…

— Да, уж такие они, ученые, уроды.

— А что ж ты один пришел? Ни Витьки, ни Толи, ни жены?.. Ах да, ты навестил свою больную. У меня все прекрасно, доктор, все замечательно. Кофе хочешь?..

Мы идем вдоль забора. Прутья больничной решетки мелькают перед глазами, как кадры. И в голове у меня кадрами мелькает вчерашний день, вся вчерашняя операция.

Вот мы моем руки. Все трое. Хорошо, когда мы оперируем все вместе. Говорить мало что приходится. И так понимаем друг друга. Разве что ругаемся или говорим, так сказать, «на бытовые темы».

Больную привозят в операционную. Укладывают на столе.

Я ее видел, когда она поступала.

Расспрашивал ее, сиречь собирал анамнез, как говорят в медицине.

— Давно болеете?

— Года три.

— Что, суставы болели?

— Нет. Я почувствовала неожиданно. Ехала в райцентр на велосипеде. Я из Брянской области. И вдруг как задохнулась. С тех пор одышка…

— Это, наверное, совпадение. По-видимому, и раньше болели.

— Кто ж его знает…

— А на какой этаж можете подняться без одышки?

— Я не знаю. На горку подняться не могу — задыхаюсь. У нас этажей нет.

Потом я ее слушал.

Сердце должно стучать: туп-туп, туп-туп… А оно — туп-т… шш, туп-т… шш… Шум.

Мы ее сегодня не собирались оперировать. Еще только готовили. Но ночью дважды начинался отек легких. Дальше тянуть нельзя. И сегодня решили оперировать. Экстренные показания. Моемся и потихонечку переругиваемся. Андрей мне говорит, чтоб студенты, когда идут в операционную, снимали пиджаки, надевали халаты прямо на рубашки и засучивали рукава. Согласен! Шут с ними, с пиджаками. Там может быть шерсть, пыль под халатом, статическое электричество. Но зачем обязательно рукава засучивать? Засученные рукава — символ работы. А они стоят смотрят.

— Так надо! Студенты должны привыкать к порядку. Они должны выглядеть, как мы. Чтоб был определенный порядок.

— Но мы-то засучиваем рукава лишь для дела! А так ходим с опущенными. Они же это видят.

— Кончай свои идиотские рассуждения. Если все так обсуждать, порядка не будет никогда. Студенты должны выработать рефлекс, привычки. Без этого врач не получится. Тем более хирург. А твое либеральничанье приводит лишь к анархии.

Вмешался Владлен:

— Кончай склочничать. Тяжелая операция. Не трепите нервы раньше времени.

Может быть, Андрей и прав. Порядок нам нужен как воздух. Андрей умеет, когда надо, скомандовать. В частностях он ошибается. Но в целом почти всегда прав. Он сможет руководить клиникой, я — нет. Но все же как-то неприятно, когда человек безапелляционно заявляет: «Надо — и все». Это уже самоуверенность. Тем не менее, когда шефа нет, он великолепно справляется с руководством клиникой. И все-таки в основе порядка должно быть понимание, а не подчинение. Где найти грань? С точки зрения дела Андрей ближе к истине.

Больная спит. Мы втроем уже склонились над ней. Наши три головы сомкнулись над раной. Нависли. Единый механизм. Хорошо, когда мы оперируем втроем. Никакой задержки.

Ай-ай! Какое неудачное сердце. Как неудобно повернуто. И доступ в него где-то очень сзади. И маленький очень доступ. То есть ушко предсердия маленькое. Зажим на него не накладывается. Что делать?

— Не приспособлена такая больная для операции. — Это Андрей.

— Что делать? Пойдем обычно, через ушко, или справа? — Это Владлен.

— Давайте обычно. — Опять Андрей.

Я молчу. И думаю. Попробуем обычно. Но если хлобыснет кровища, тогда держись! Слишком он уверен, Владлен. Это напрасно.

— Ребята, приготовьте артерии. Может кровь здорово сандалить. — Это я анестезиологам. — В артерию, кажется, наверняка придется переливать.