Юлий Крелин - Письмо сыну

Я пытался ее встретить случайно… Это мы называли «методом случайных встреч», опровергая точку зрения крупных писателей и философов: «Случайность тем и случайность, что ее нельзя предусмотреть». Можно было, конечно, позвонить, но я считал, что мы в глубоком разладе. Можно было встретить только «случайно».

В апреле «метод сработал», и я ее встретил.

— А, как я тебя давно не видала! Почему ты не звонил? Я хотела тебя поблагодарить за «Золушку». Мы с мамой ходили.

Она всегда была очень светской. Это было великолепно: «Спасибо. Я с мамой ходила. Отчего ты не звонил?» Тогда я еще не воспринимал светскость как красивый трюизм. Но истина общеизвестная всегда будет привлекательна, потому что понятна всем. А красиво сказанная привлекательна вдвойне. Я был очарован беседой при этой «случайной» встрече.

В дневнике я потом писал: «С мамой. С мамой? А может, не с мамой? А может, даже не с подругой?» Если бы не дневник, мне и в голову такое не пришло никогда.

А ну дай шпоры!

— Приходи ко мне. Ну хоть завтра. Сегодня я занята. Придешь?

В тот день, до самого завтра, я ничего не придумывал в своем дневнике.

Я ждал завтра.

А дома у нее мать мне сказала:

— Ты не обращай на нее внимания… Неприлично она с билетами поступила. Даже спасибо не сказала.

— Да это я хотел благодарить, что взяла билеты и на эти билеты в театр пошла.

— Капризная, думаете?

— А кто ж ее знает…

Я посчитал пульс — он был вполне сносным. Сам померил давление — оно было нормальным.

— Ты что занялся, нам не доверяешь?

— Нет. Просто писать историю неохота, а заняться чем-нибудь надо.

— Иди, иди пиши! А то всю ночь придется заниматься писательством.

— Ночь все равно пропала. Раз вы ее не берете в реанимацию и она будет у нас в отделении, значит, мне придется сидеть и смотреть за ней.

— Зачем? Все в порядке. Пусть лежит и спит.

— «Зачем, зачем»! А затем. К больному человеку надо подходить как настоящие врачи, а не как ученые к объекту исследования или проезжие путешественники к разным диковинкам.

— Что с тобой, старик? Ты читаешь лекцию студентам или работаешь?

— Да так, я вспомнил, ребята, ерунду какую-то… Устал, наверное.

А потом мы встретились с ней, когда уже и я был женат. У меня была дочь.

— Здравствуй, дорогой. Как я рада тебя видеть. Почему никогда не зайдешь к нам? Ну ты, конечно, доволен всем? Хорошо работаешь… Мы приехали недавно из Финляндии. Это так интересно… В прошлом году мы были в Австралии… Вы совершенно зря не ездите никуда. Это так интересно! И главное, это надо. Столько узнаёшь! А почему ты действительно не ездишь?

— Да денег нет.

— Ну, это уже глупость! Ведь книги ты покупаешь. Это так же нужно. В конце концов, деньги можно одолжить. Мы-то очень много работаем.

— А из чего отдавать? Я пока буду как Жюль Верн: говорят, он сидел дома, а знал, что делается на всем шарике. Вот подожди, Тань, стану я знаменитым врачом, будут ко мне приезжать из Финляндии лечиться и из разных городов с красивыми названиями, вот тогда я и буду ездить.

— Ну ладно, а как вообще твоя жизнь? Жена все там же работает? Она мне очень понравилась.

— Жизнь моя нормальная. Работает там же. Она мне тоже понравилась.

Похохотали немножко.

— Она довольна работой?

— Нет. Скучно ей на этой работе.

— Ну что ты! Там такая светская обстановка — это как раз для нее.

Эх, Таня, Таня!

— Скучная работа, понимаешь…

— Зато там есть другие прелести. Ты чудесно выглядишь. Только стал толстым. Даже не так толстый, как какой-то большой, внушительный. По-прежнему читаешь много?

Все время по лицу блуждает улыбочка, какая-то улыбочка. Не обычная. (Улыбочка «уточкой».)

— Слушай, я тут встретила твоего Витьку. Мне нужно было написать в журнал о физиках. Ну, я обрадовалась, думала, с ним вместе, в соавторстве. Ему, как физику, карты в руки. Но он меня быстро поставил на место. Он ученый — я так поняла. Да он и всегда был очень умен, Витька.

— Конечно, ученый. А ты что, не согласна?

— Вы все так швыряетесь этим словом. Все вы, вся ваша компания стала сплошь ученая. Ты уже кандидат?

Я покорно подставляю голову. Я не могу с ней спорить. Я даже иногда поддакиваю, когда не совсем согласен. А чаще, когда не согласен, подхихикиваю.

Потом Таню перевезли в отделение. У меня была одна палата отдельная, на одного человека, и я сказал, что такую тяжелую больную надо положить в эту палату для самых тяжелых.