Юлий Крелин - Письмо сыну

Она тогда была худенькая, верткая, быстрая. Тогда она была совсем не положительная. Тогда она была ни в чем не уверенная. Разве что детская положительность и уверенность — это не то, что взрослая?

Она вскакивала на стол и на цыпочках тянулась кверху.

А мне все чаще и чаще что-то требовалось. И я кричал:

— Горина! Где ее черти носят?

И все развлекались. И я был доволен. И кажется, она была довольна. И больше всех был доволен один из моих товарищей, самый добрый человек на свете, но всегда делал вид, что он — сама суровость. Как он был доволен! «Горина! Где тебя черти носят?» — еще долго вспоминал он с удовольствием.

А потом меня спросили, делал ли я крестовины для елок. Мне так хотелось все уметь. А я не делал. Так мне хотелось соврать, но застеснялся. Сказал: «Нет, не делал», и тут же от стеснения заорал: «Горина! Где ее черти носят?»

А помню еще, как передергивалась от моего крика одна девочка. Она была единственная из всех тогдашних моих знакомых, которая смеялась, читая Чехова. Мы его юмор еще не понимали. Ей, кажется, не нравились мои крики. А сейчас я потерял ее из виду, хотя она и здесь, где-то рядом.

Да нет, безусловно, вечер был совместный: я же провожал Таню потом домой.

Провожал! Мы гуляли ночью, после вечера.

А вот после развешивания игрушек не провожал. Как оголтелый побежал домой — было уже поздно. Зря бежал — мне все равно влетело. И напрасно. За этот вечер мне совсем напрасно влетело.

Мы после вечера ходили по Москве. По нашей Москве, границы которой были: Центр, улица Горького, Садовая, Кропоткинская, Волхонка, Центр. Центр этой Москвы — Арбат. Вот мы и гуляли: от памятника Тимирязеву до памятника Гоголю — Никитский бульвар; от памятника Тимирязеву до памятника Пушкину — Пушкинский бульвар. И по улице Горького в обе стороны от памятника Пушкину. Не было еще тогда там ни Маяковского, ни Долгорукого. На их местах стояли «каменные обещания» — мол, будет памятник.

Все было так традиционно, почти обрядово. Она мне что-то говорила о стихах, о Блоке, а я-то и Пушкина плохо знал. Тогда-то я и услышал впервые слово «урбанист», но не спросил, что это значит. Я не спрашивал, я слушал. Впрочем, я почти не слушал. Мучительно думал: «Можно взять под руку или нельзя?» Так хотелось! Но…

Я до сих пор не умею держать женщин под руку. Всегда даю свою руку — опирайтесь. Это выглядит уверенно, сильно, по-хемингуэевски.

— Что это у тебя нос на квинте?

Набрался сил и как в омут:

— А что такое — нос на квинте?

Объяснила. Оказалось, что мог этого и не знать. Но попал в еще худшую переделку: разговор о музыке. Все-таки книги я читал. До пятнадцати лет много читал, до переходного возраста, а вот музыка… Слава богу, разговор о музыке быстро перешел на Большой театр.

— Никак не могу достать билеты на «Золушку». Я так люблю балет!

«Вот мой Тулон, — решил я. — Достану билет на «Золушку».

Конечно, больше двадцати лет прошло. Я же помню, как мы с ней встретились как-то на улице и занялись воспоминаниями. Как раз тогда мы высчитали, что прошло двадцать лет. Тогда прошло уже двадцать лет, а сейчас еще больше. На Арбате, на нашем Арбате встретились.

— Неужели уже двадцать лет?

— Двадцать восьмого декабря в этом году можем с тобой попраздновать.

— Нет, это безумие! Впрочем, ведь я четырнадцать лет замужем. Четырнадцать лет! Что ж тут говорить…

— Действительно, нечего.

— И все-таки ты остаешься мне симпатичным. Я к тебе по-прежнему хорошо отношусь.

— Ишь слова какие: хорошо отношусь!

Посмеялись.

Мы, конечно, немножко потрясены — двадцать лет! Большая половина человечества моложе нас. Но большая половина участвующего в разговорах общества старше нас. Поэтому мы еще часто слышим — молодежь. А ведь если бы наша первая любовь… Мы могли бы быть сейчас бабкой и дедом. Теоретически.

— Давай зимой встретимся. Отметим двадцатилетие.

Мы время от времени встречаемся. Знакомы домами, так сказать.

Помню, когда она с мужем вернулась в Москву после работы на периферии. А я был еще холостым.

— Ты все читаешь книги, ходишь в Консерваторию?

— Есть грех. А что, без надобности?

— Глупый. Книги-то я читала, да вот консерватории там не было…

— А что ты читал в последнее время?..

— А как тебе нравятся наши новые поэты?..

— А полюбил ли ты наконец Маяковского?..

— Нет, нет. Ты его не любил. Не возражай, так не любят.

Как же я ее не узнал? Как жалко, нет ее вчерашней фотографии. Вчерашнего дня! Боже мой! Я ее лицо рассматривал со всех сторон.