Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

Никого! Скучно без коллектива, особенно после людного пионерского лагеря, где нет ни одной свободной минуты: то футбол, то КВН, то конкурс отрядной песни, то «Зарница», то поход на речку Рожайку, то секретная почта с девчонками, то вылазка на дачные участки за клубникой...

Оставалось одно — наугад прошвырнуться по переулку в надежде встретить знакомых ребят. Вдруг кто-то тоже приехал на пересменок или вообще остался в Москве, сидит дома, бродит, изнывая от одиночества, по ойкумене или томится в городском пионерском лагере, в саду имени Баумана, как и я в позапрошлом году.

Первым делом я решил наведаться в соседний, Жидовский двор, там живет мой друг и одноклассник Петька Кузнецов, но не в самом четырех­этажном длинном доме, а сбоку, в бараке. Взрослым это название очень не нравится, хотя они сами его, между прочим, и придумали. Однажды я выбежал из комнаты, летя к друзьям, уже гонявшим шайбу по ледяной мостовой между сугробами: вечерами машин в нашем переулке почти не бывает. Лида громко спросила вдогонку, где меня в случае чего искать, и я из коридора гаркнул на пол-общежития:

— В Жидовском дворе!

По лестнице как раз поднимался дядя Коля, в черной телогрейке, накинутой на синий халат. Он удивленно посмотрел на меня, поманил пальцем и тише обычного произнес:

— Юрочка, не надо говорить таких слов, а тем более кричать!

— Почему? Я же не виноват, что его так все называют...

— Во-первых, не все. Во-вторых, кто-то может обидеться. А людей обижать нехорошо.

— Кто обидится?

— Ты сам прекрасно знаешь — кто. Ты же обидишься, если тебя назовут, допустим, кацапом.

— Не обижусь.

— Не спорь! Когда я был в твоем возрасте, за такие слова можно было в тюрьму попасть, а то и похуже...

— За какие слова? — оторопел я.

— За эти самые... — Он снова понизил голос.

— Не может быть!

— Может. У меня друга за это посадили. Поссорился с соседом и ляпнул сдуру.

— А как же его тогда называть?

— Да как угодно... Мало ли хороших имен... Например... например... «Двор напротив». Или еще как-нибудь.

— Ладно, — согласился я, понимая, что со взрослыми, которые всего на свете боятся, спорить бесполезно.

Но история «двора напротив» меня заинтересовала. Я выбрал момент, когда у родителей было настроение поговорить по душам, — обычно это случается в воскресенье, после обеда. Самое время от нечего делать поинтересоваться:

— Ну, сын, как дела в школе?

— В дневнике все написано.

— А повежливей можно? С отцом разговариваешь!

— Миш, ну что ты к нему пристал? С ребенком надо разговаривать. Может быть, и у него к нам вопросы накопились...

— Есть вопрос!

— Задавай! — разрешил отец.

— А почему Жидовский двор так называется?

— Что-о?! — вскинулась Лида. — Сынок, это нехорошее слово, его употребляют только некультурные люди!

— А культурные люди какое слово употребляют? Еврей?

— Культурные люди вообще на эту тему стараются не говорить.

— Лид, а в самом деле... Я как-то не задумывался... Почему?

— Ну, в общем, Волов мне так объяснил: дом построили еще до войны для какого-то торгового треста, а там работали одни... В общем, закрыли тему! И чтобы этого слова я от вас обоих больше не слышала!

По переулку, который тянется вдоль Казанки, я дошел до Петькиной халупы, притулившейся к бетонному забору автохозяйства, поднялся на шаткое деревянное крыльцо и постучал в дверь, обитую старой белой клеенкой с розовыми цветочками. Так и не дождавшись ответа, я перегнулся через перила и заглянул в кухонное окно: внутри абсолютно никого. На плите — ни чайника, ни кастрюли, ни сковороды. Дуршлаг и шумовка висят на гвоздиках. Хлебница пустая — ни горбушки, ни сухарика. Точно, уехали всей семьей в деревню, на парное молочко. Время отпусков. Жаль, очень жаль! Петька Кузнецов — мой лучший друг, товарищ и заступник. У него самые большие в классе бицепсы. Когда он их напрягает и предлагает желающим пощупать, то продавить пальцами напруженные мускулы невозможно, как покрышку грузовика.

От Петькиной халупы и начинается двор с нехорошим названием. Я ре­шил пройти его насквозь в надежде встретить Леньку Пархаева или хотя бы Марика Зенина и, конечно, чтобы посидеть в знаменитой амфибии капитана Лифшица. Можно в крайнем случае зайти к Леньке домой, но после истории с бабушкиным вареньем из неизвестных ягод я стараюсь встречаться с ним только на свежем воздухе...

Пархаевский двор — место тихое, красивое и аккуратное, с газонами, огороженными низким штакетником. Кроме повсеместной желтой акации, здесь растут кусты шиповника, который называют почему-то собачьей розой. На выпуклых, обложенных кирпичом клумбах цветут ноготки, бархотки и настурции. Выгорожена большая детская площадка с качелями, каруселью, лесенкой, турником и горизонтальным бревном для тренировки равновесия. Здесь есть даже две урны, напоминающие «каменный цветок» из фильма про Данилу-мастера.