Мо Янь - Сорок одна хлопушка

До и после Нового года в моей семье произошло много чего важного. Прежде всего нужно сказать, что на четвёртый день после Нового года, то есть утром второго дня после приглашения на обед Лао Ланя, мы не удосужились вымыть взятые в долг посуду и мебель, отец с матерью одновременно мыли посуду и болтали о всякой ерунде. Ерунда на самом деле была никакая не ерунда, потому что в разговоре они то и дело возвращались к вопросам, связанным с Лао Ланем. Наслушавшись их болтовни, я выбежал на двор, стащил брезент с миномёта и последний раз смазал его перед тем, как убрать. Отношения нашей семьи с Лао Ланем наладились, и мой враг перестал существовать. Но, несмотря на это, моё оружие должно пребывать в полном порядке. Потому что в разговорах матери с отцом в эти дни постоянно повторялась одна фраза, а именно: «Вечных врагов не бывает, как не бывает и вечных друзей». То есть сегодняшние враги завтра могут стать друзьями; и сегодняшние друзья завтра могут стать врагами. А друзья, ставшие врагами, во сто раз злее обычных врагов. Стало быть, и миномёт мне нужно хранить хорошенько, чтобы, если понадобится, вытащить и вступить в бой, уж его-то я на металлолом не продам.

Вооружившись хлопчатобумажной тряпицей, я принялся протирать тавотом из пыльной баночки весь свой миномёт от дула до подставки, от подставки до прицела, от прицела до опорной плиты. Протирал очень тщательно, ни одного уголка не пропустил. Хотя приходилось тянуться рукой, чтобы добраться до труднодоступных участков ствола, я прочистил его не одну сотню раз, намотав тряпку на деревянную палочку. Начищенный тавотом металл миномёта блестел, как грунтованный. Ржавые шероховатости, появившиеся за не один десяток лет, тоже оставались на поверхности, это было очень досадно, но ничего поделать было нельзя. Раньше я пробовал разровнять эти места кирпичом и наждаком, но боялся, что истончившиеся стенки ствола могут повлиять на безопасность при стрельбе. Убрав старую смазку, я пальцем втирал новый тавот и распределял его ровным слоем. Конечно, не пропускал и труднодоступные уголки. Пользовался я тавотом, добытым в небольшой деревеньке рядом с аэродромом. Тамошние жители боялись тащить что-то из самолётов, а также не смели трогать всё остальное. По их словам, этот тавот используется при обслуживании авиационных двигателей. И я верил, что это не враньё. Моему миномёту ещё повезло, что для него используется такой тавот.

Пока я занимался миномётом, сестрёнка всё время торчала за моей спиной. Даже не оборачиваясь, я знал, что её маленькие круглые глазки пристально наблюдают за каждым моим движением. Когда я прерывал работу, она ещё задавала мне наивные вопросы и требовала от меня ответа. Например, что это за штуковина, для чего используют миномёт, когда он будет стрелять и тому подобное. Она мне очень нравилась, поэтому я добросовестно отвечал на все её вопросы. И отвечая на них, испытывал радость, что могу служить для кого-то примером.

Как раз когда я закончил протирку миномёта и собирался накрыть его чехлом, во двор к нам зашли два деревенских электрика. На их лицах было написано изумление, глаза сверкали, они нерешительно приблизились к миномёту. Обоим было уже за двадцать, но выражения лиц оставались смехотворно детскими, как у малых детей, которые мало что видели и многому дивятся. И вопросы они задавали почти такие же, как моя маленькая сестра, у сестры они были даже поглубже. Видно было, что это два малообразованных болвана, по крайней мере, они ничего не смыслили в оружии. К ним я не мог относиться так же терпеливо, как к сестрёнке. Я нехотя отвечал им, даже специально запутывал их. Например, они спрашивают:

— Далеко ли стреляет эта пушка?

Я говорю:

— Бьёт недалеко, но ваши дома сровнять с землёй — это как нечего делать, верите? Если нет, давайте попробуем. Гарантирую, что от ваших домов ничего не останется.

На мой злой язык они ничуть не рассердились. Только поочерёдно нагибались, вертели головой, прищуривались, заглядывая в канал ствола, словно там таился некий секрет. Я хлопнул по стволу и заорал:

— Товсь — пли!

Эти двое, как зайцы, отскочили в сторону с испуганными лицами.

— Эх вы, трусишки! — ухмыльнулся я.

— Трусишки! — как говорящий попугай, повторила сестрёнка. Тут эти двое расхохотались.

В это время подошли мать с отцом. У обоих рукава высоко засучены, руки оголены. У матери руки белые, у отца смуглые. Даже если бы не это сравнение с руками отца, я понятия не имел, что руки матери такие белые. Руки у них были красные от холодной воды. Отец не поздоровался, видать, забыл, как зовут этих парней. Мать же с улыбкой назвала их по имени: