Симона Бовуар - Неразлучные

— Какой активный для своего возраста! — В устах Андре самые избитые штампы утрачивали банальность, настолько ее улыбка и глаза были искренни.

— Этот тоже не ленится, — весело ответила хозяйка, положив руку на живот.

Она была брюнеткой с матовой кожей, как Андре, и схожего с ней сложения; ноги чуть коротковаты, но осанка грациозная, несмотря на беременность. «Когда Андре будет ждать ребенка, она будет выглядеть так же», — вдруг подумала я. Впервые я без уныния представила себе Андре замужней женщиной и матерью семейства. Ее будет окружать красивая блестящая мебель, как здесь, у нее в доме будет хорошо. Но она не станет часами начищать столовые приборы или покрывать пергаментом банки с вареньем, она будет играть на скрипке, и я втайне верила, что она будет писать книги — она ведь так любит книги и так любит писать.

«Счастье ей очень пойдет!» — говорила я себе, пока она обсуждала с хозяйкой ее детей, еще не родившегося и того, у которого резались зубы.

— Это был чудесный день! — сказала я через час, когда машина остановилась перед клумбой с цинниями.

— Да, — ответила Андре.

Наверняка она тоже подумала о будущем.

Галлары вернулись в Париж раньше меня из-за свадьбы Малу. Приехав, я сразу же позвонила Андре, и мы договорились встретиться на следующий день; она явно торопилась повесить трубку, а я не любила разговаривать с ней, не видя ее лица. Я ни о чем ее не расспрашивала.

Назавтра я ждала ее в сквере на Елисейских Полях возле памятника Альфонсу Доде. Андре чуть-чуть опоздала, и я сразу поняла, что что-то не так: она села рядом, даже не попытавшись мне улыбнуться. Я в тревоге спросила:

— Что-то случилось?

— Да, — ответила она каким-то отрешенным тоном. — Паскаль не хочет.

— Что не хочет?

— Чтобы мы обручились. Не теперь.

— И что же будет?

— Будет то, что мама отправляет меня в Кембридж сразу после свадьбы Малу.

— Но это же бред! Это немыслимо! Паскаль не может вас отпустить!

— Он говорит, мы будем переписываться, он постарается разок приехать и два года — это не так уж долго, — продолжала Андре все так же без всякого выражения, словно вызубренный без веры урок катехизиса.

— Но почему?

Обычно, если Андре пересказывала мне какой-нибудь разговор, то так кристально ясно, что я будто слышала все своими ушами; на сей раз она хмуро излагала что-то невнятное. Паскаль вроде был рад встрече, сказал, что любит ее, но при слове «обручиться» переменился в лице. Нет, ответил он резко, нет! Отец никогда не позволит, чтобы он обручился так рано; после всех жертв, которые он принес ради сына, он вправе рассчитывать, что тот целиком посвятит себя учебе, а любовь, по мнению отца, будет его отвлекать.

Я понимала, что Паскаль преклоняется перед отцом, что первой его реакцией мог быть страх отца огорчить, но почему он не переступил через это, узнав, что мать Андре не смягчится?

— Он сознает, насколько мучителен для вас этот отъезд?

— Не знаю.

— Вы ему говорили?

— Ну, так…

— Надо же было объяснить! Я уверена, что вы и не пытались по-настоящему.

— У него был затравленный вид. Я знаю, что такое чувствовать себя затравленной! — Голос Андре дрожал, и я поняла, что доводы Паскаля она едва слушала и наверняка не пыталась возражать.

— Еще есть время побороться, — заметила я.

— Неужели я обречена всю жизнь бороться с теми, кого люблю! — В ее тоне было такое отчаяние, что я больше не спорила.

Я немного поразмыслила:

— А что, если Паскалю объясниться с вашей мамой?

— Я маме предлагала. Но ей этого мало. Она говорит, что если бы Паскаль действительно имел серьезные намерения, он бы представил меня своей семье, а раз он отказывается, значит, придется порвать. Мама произнесла странную фразу… — Андре на мгновение задумалась. — Она сказала: «Я хорошо тебя знаю, ты моя дочь, моя плоть и кровь, ты не настолько сильна, чтобы оставлять тебя беззащитной перед искушениями. Если ты не устоишь, то по справедливости этот грех падет на меня».

Андре вопросительно подняла глаза, словно в надежде, что я помогу ей понять смысл, скрытый в этих словах, но мне было глубоко наплевать на душевные драмы мадам Галлар. Меня бесила покорность Андре.

— А если вы откажетесь уезжать? — спросила я.

— Откажусь? Как это?

— Вас же не потащат на корабль силой.

— Я могу запереться у себя в комнате и объявить голодовку. А дальше что? Мама отправится объясняться с отцом Паскаля… — Андре закрыла лицо руками. — Я не могу воспринимать маму как врага! Это ужасно!