Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

— Что бы вы ели? У нас для раненых всё есть.

Я сказал, что хочу свежее яблоко красное и меду. Откуда, думаю, они возьмут… Красное яблоко на фронте! Врач ушел, и я подумал, что он оставит меня в покое.

Однако через несколько минут он подошел снова. С ним была медсестра, она несла на тарелке два красивых свежих яблока и блюдце с медом, а в другой руке — две банки, из тех, что на спину лепят, — красного вина. Уговаривать врач не стал, а сказал строго:

— Выпить вино и съесть то, что просили! Я приказываю!

Мы с ним выпили по банке, я закусил яблоком. Уходя, врач велел медсестре перед едой давать мне стопку — вина или водки.

И вот как утро, надо завтракать — а кормили там хорошо — мне стопочку приносят, я выпиваю… Хорошо!

А как-то не оказалось консервированной крови моей группы. Тогда вызвали молодую медсестру, комсомолку, и она согласилась стать донором. Я отказывался: зачем ее мучить? Но она настаивала, и мне пришлось согласиться. Та медсестра оставила мне свой адрес, по моей просьбе, но он затерялся потом в переездах, а вспомнить я не смог. Так что не было возможности еще раз поблагодарить ее, письменно, за благородный поступок.

Это я написал, чтобы знали, какое чуткое внимание было к раненым».

Рана была тяжелая, осколки так разворотили ногу, что деда долго мотало по госпиталям, от Селигера до Горького, через Подмосковье и Москву, — с декабря 1942-го по осень 1944-го.

Ногу в итоге спасли, но полностью не восстановили — без костылей было никак. На фронт он больше не вернулся.

А поехал на Урал, на «свою» шахту.

Та война — дело прошлое. Кажется, что никакие немцы до нас отродясь не добирались. А ведь они были тут. Эта картинка, на ней немец в военной кепке, такой как бы фашистской буденовке, очень удобно в мороз опускать уши этого треуха, для тепла, — так и стоит перед глазами. Привыкли мы к ней! Безучастно на нее смотреть не удается. Удивительно — но была же у тех же немцев концепция, что можно приехать в чужую страну, бесплатно, встать с утра, выпить кофе, перекусить и пойти немножко поубивать местных — и после отдыхать и ждать обеда, с нетерпением! Опять пожрать и пойти еще кого-то убить… И пойти, посвистывая, — на танцы, к примеру. Под музыку — патефон же конфисковали у туземцев… И так — год за годом!

И вот еще воспоминание знакомого старика. Он мне рассказал, когда мы с ним пили самогонку в его деревне.

В 1942-м разведчики шли по проселку недалеко от Лебёдок и наткнулись по пути старую церкву, давно закрытую и разоренную. Местные оттуда растащили что могли, а что осталось, то запакостили и испохабили, как водится. Свои всё это сделали, здешние — кто ж еще.

И вот комсомольцы эти зашли туда, в оскверненный храм, и увидели на стенах остатки старых фресок. С них еще смотрели, бледно, древние лики. И ребята не удержались, надумали себя порадовать, скучно же. И они для веселья стали бить из автоматов по нарисованным святым.

Постреляли, посмеялись — и пошли себе дальше.

А иногда же бывает так, что наказание за что-то ужасное следует быстро, без промедления — еще и счастливая улыбка не успевает сойти с лица злодеев. Немцы, расквартированные в Адамово, услышали эту стрельбу, и их командир послали отделение, выяснить, что там такое. И вот когда те наши разведчики шли через горку, их положил немецкий пулемет, всех до одного — часу не прошло с комсомольского развлечения.

Немцы вернулись в Адамово, в «свою» деревню. Какие-то из них были на постое в доме деда Егора. Дом так назывался по старой памяти, так-то Егора давно сослали и след его пропал. Он был кулак, ну а как же, богатый — держал двух коров и летом брал пару работников, стало быть, эксплуататор, понятное дело. А зимой никого не нанимал, вдвоем они с женой обходились, вели хозяйство. И шили разное, оба, он и жена, на заказ. Богачи, ага. Отправили их в Сибирь, но они до нее, небось, и не доехали. Не то б написали родне.

В доме, после того как пропал Егор, осталась племянница «кулака», Елена, с четырьмя детьми. Она в детстве, в голод, была отправлена из города к родне, на время, да так и осталась. Вышла тут замуж, но ненадолго: мужа забрали в Красную Армию и он быстро, к осени 41-го, пропал без вести, и больше про него никто так и не узнал ничего. Был бы жив, от него б дошли какие вести. Написал бы.

Дом был настолько просторен, удобен и чист, что немцы именно туда сносили туда своих раненых.

Старшая из детей, Марья, была тогда совсем мелкая, но ей запомнилась такая детская роскошь: немцы дали ей горсть конфет, подушечек. Она от радости плясала на постели. Конфетки там полдня лежали, дети на них долго смотрели, любовались, жалко было есть такую красоту, — но потом, конечно, съели, а как иначе.