Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Так, да, длинные ноги и некоторая, выше средней, способность дамы обуздывать свои страсти и порывы — точно как-то связаны! Может, даже и неразрывно. Это впечатано где-то глубоко-глубоко. (Снова вспоминается Казанова со своей оригинальной концепцией, только тут всё наоборот.) Избавиться от этого невозможно. Попытки изменить себя, перевоспитать — проваливаются. Кто пробовал, тот подтвердит. А кто не думал об этом, тот — счастливый человек!

… Как-то так получилось, что я заехал в глубокую жизненную колею. Это самое важное в жизни, в стране — колея. Хороших дорог, считай, нету. Просторы без конца и без края, люди размазаны жидко по пустым территориям. Почти везде — грязь и пыль. Глина. Связные грунты, по-научному. Вода не уходит в почву, стоит под ногами. Как проехать? Ну вот колея, смотри только — на брюхо не сядь. Колея! Встал в нее — и вперед, и не свернуть никуда. И тем более не развернуться. Остановиться, застрять — это завсегда пожалуйста, а выбраться на дорогу — такое редко…

Да, меня потащила по жизни какая-то сила, и я двигался по колее. Я был закинут в немецкую тему. Ну вот как меня занесло учиться на переводчика? Так вышло. Как-то вот выбросило человека из своего, из погружения в родную жизнь — во что-то чужое, иностранное. И пошла какая-то другая жизнь.

… Первый приезд в Рейх — такая штука, которая сражает наповал. Полет в космос. Переход в другую Вселенную. Про которую мы что-то слышали, но всерьез не верили, что она реально существует. Вообще. Что ж это было такое — отправка совецкого студента в Германию, пусть даже и Восточную, на год, на весь курс? Да еще в 1979 году? Никакой Париж, никакой Нью-Йорк, никакие карнавалы в Рио не смогут в наши дни затмить той давней скупой поездки в пределах соцлагеря… Страшная экзотика, бескрайняя свобода, яркость и красота мира! Нет, никогда уж такого не испытать. Ничего похожего уже не будет. Хотя, возможно, в аду будут ярчайшие фейерверки — почему нет?

Накануне отправки нас, отъезжающих, согнали на собрание в профильное наше министерство, где-то в районе Добрынинской. И там вслух, с выражением, зачли подробную инструкцию о том, чего нельзя делать и что, наоборот, надо, — паузами и интонацией обозначая важнейшие и интереснейшие места. Там была какая-то ерунда про моральный облик и чтоб не бухать до усрачки, не ссать в кустах — про всё это легко догадаться. Облико морале, хуле. Высоцкий давно всё сказал про те инструктажи. И про слово «хуй», патриотически нацарапанное в общественном парижском туалете.

Уезжали, понятно, с Белорусского.

Кого-то торжественно провожала родня и друзья. Событие же! В армию вон всякий сброд берут, кого ни попадя, и то это обставляют торжественно и пафосно, а тут — эксклюзив! Как орденом наградили!

Дорога в Германию… Отчего мы перестали путешествовать хотя бы в близкую Европу запросто, по-соседски — поездом? Плавное выскальзывание из серой совецкой жизни. Железный, глухой перестук колес. Счастливая жесткость купейных лавок. Цвета засохшей крови колбасные кругляши. Стоящая — в горле — мерзость теплой, дешевой, не из валютного магазина, водки. Тук-тук, мы едем в дальние края, какая ж это фантастическая, небывалая роскошь! И ведь запросто возможно, что это происходит не только в первый, но и в последний раз, что это всё будет после мучительно вспоминаться в каком-нибудь тихом Урюпинске или далеком снежном Магадане — весь угасающий там остаток жизни, весь-весь… Никто ж не знает — выпустят тебя еще когда-нибудь из Совка…

Мы ехали как будто в пустоту, толком не понимая, что там.

Когда взятое в дорогу бухло кончилось, шли в вагон-ресторан, затариваться. Старшая группы — партийная аспирантка Тоня — рассказывала про обычаи туземцев. Которые она знала уж всяко лучше нас — когда-то со своим мужем служила в ГСВГ, в гарнизоне. Во первых строках своего наставления она посоветовала нам не налегать на бройлеров, поскольку их кормят химией и последствия могут быть губительными для мужской жизни. Я-то думал, что Тоня начнет с тевтонских блядей. Которые стали не первым пунктом ее доклада — но вторым. Я, говорит, могу понять молодых людей, им охота переспать с веселой девкой — но как бы чего не вышло. Если не намотаете на винт, то непременно вас женят. Ну а женишься на фашистке — сразу отчисление и — та-да-дам! — армия!

Кто не служил, те насупились…

Утром началась Польша. Я смотрел на пролетающие по экрану окна крестьянские поля, с виду — как бы дачные участки. Клочки, разделенные межами, коряво и беспорядочно нарезанные. Братья-пшеки пахали свои кусочки родной земли, влача плуги за невзрачными лошадками, — чисто графья Толстые.