Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Когда уж совсем стемнело, нас нашел охранник — и выпроводил с территории.

Мы нашли в городе открытый подъезд и там, на лестничной площадке, уныло продолжили пьянство и алкоголизм… Типа русская удаль! Как это было мелко и глупо. А тогда казалось, что мы прекрасно проводим время!

После недельного отдыха в таком вот духе я подумал: а не начать ли наконец учить немецкий? Но — с чего начинать? Метод я сперва применил такой: медленное чтение словаря. Нужные слова, думал я, должны запомниться сами — почему нет?

Однажды я лежал так на кровати и учился, перелистывая. И тут заходит немец из соседней комнаты — Дитер:

— Не поможешь ли ты перевести текст, совсем маленький?

— Давай!

Мы пошли к нему в комнату, сели за стол. Он первым делом достал четвертинку и налил мне: «Прозит!» Я жадно и с чувством махнул рюмку. Бухло в те годы было в Совке предметом роскоши, и, если где-то наливали на халяву, казалось, что коммунизм уже близок! И щастье — на подходе.

Дитер меж тем вслед за мерзавчиком достал словари и газету, вот же смешно, «Правда». Текст был, само собой, типа «о мерах по дальнейшему бу-бу-бу, вместе с тем и несмотря на». Я на ломаном своем невнятном немецком передавал суть, а Дитер, который ту свою водку не пил, торопливо записывал за мной эту казенную чушь. Не скрою, было приятно, что наш язык они знают еще хуже, чем мы — их.

Постепенно я начал там как-то обживаться. Привык к немецким сухоньким старушкам, которые любили танцевать в кабаках — сразу не понял, что они так знакомятся и заводят отношения, и поначалу наивно удивлялся бескорыстной тяге к хореографии… К югославам-строителям, здоровенным крепким ребятам, которые ужинали в тех танцзалах! К полякам, почти сплошь в почему-то желтых ботинках. «„Братья“-славяне» (кавычки тут оттого, что они при случае с удовольствием попрекали нас расстрелом в Катыни) были непременной и заметной частью городского пейзажа. Они кучковались в переходах, возле универмагов, в переулках. И приставали к прохожим на улице, как цыгане, по бизнесу:

— Купим золото и червонцы, поменяем восточные марки на западные, шесть к одному…

Вокруг поляков собирался народ и покупал американские сигареты, кожаны, брошки, цепочки, зажигалки. Это смахивало на black market, воспетый Marlene Dietrich. А поляки скупали у немцев джинсы, после продавали их в Москве, где на выручку брали золото — и везли его в Австрию, откуда возвращались на б/у «фольксвагенах».

Это поляки; ну а мы там какую жизнь вели?

Утром, в нечеловеческую рань, как на рыбалку, надо было в университет на урок немецкого. К семи, что ли, часам. Это еще что! На заводах смена начиналась и вовсе в шесть. Едешь сонный на трамвае… На любом — хоть 5-м, хоть 16-м. Из Lossnig, с окраины, из спального района — в центр, где торчит одиноким звериным клыком главный университетский корпус. Но сперва ж завтрак, голодное брюхо к ученью глухо. Универская столовая, которую немцы придумали называть латинским словом mensa (что, кажется, означает «стол»). Впрочем, не на пустом месте тут завелась латынь: университет в Лейпциге основали в дремучем 1409 году. А чем мы, в смысле наши предки, занимались в те годы?

Значит, заходишь в столовку, берешь поднос, толкаешь его по направляющим, вдоль прилавка. Сперва — еда, далее напитки: пиво бочковое, водка, бренди и красное. И всё это — ранним утром, и всё это — в универе… Чудеса.

С утра иные из нас не удерживались от кружки пива, далее от второй, и прочая, и прочая, и завтрак плавно перетекал в обед, с водкой, а до ужина уже рукой подать… Непременно за каким-нибудь липким от пролитого и высохшего пива столом обнаруживалась пара-тройка наших, уже с трудом подъемных, обсыпанных сигаретным пеплом; они громко обсуждали вечные темы, а также обличали немцев и Германию, ну, понятно за что.

В 22.00 заведение закрывалось, и совецких товарищей уважительно — всё ж таки старшие братья! — просили выйти вон.

Я в столовой в загул не уходил, но после занятий туда заглядывал, брал какой-нибудь гуляш, а к нему шесть рюмок бренди. Буфетчицы узнавали меня, улыбались. Как-то одна спрашивает:

— Ты сам-то кто будешь — русский или мадьяр?

— А что? — Совецкому человеку за границей очень шла бдительность, все ж понимали, что кругом стукачи.

— Да я тут уж семь лет стою на разливе и замечаю, что из всех народов, а тут полмира представлено, эти ваши два — самые не дураки выпить. Так ты конкретно из каких будешь?

И тут я, должен признаться, изменил родине.