Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

На что мы там, в ГДР, гуляли? Главной статьей дохода была стипендия: как сейчас помню, 448 восточных марок 50 пфеннигов. По тогдашнему официальному курсу это было, грубо, 140 рублей. Каким-нибудь финнам платили 270 марок, и они говорили, что нам завидуют, а мы верили — не пробовавши тогда на вкус настоящей валюты. Хорошо ли можно было жить на эти 450 марок? Сейчас припомню, что почем было… Десятка в месяц — квартплата за койко-место в общаге. 80 пфеннигов — комплексный обед в универской столовой, почти всегда съедобный. Ровно столько же — бутылка пива в супермаркете. За шесть марок 25 пфеннигов я по студенческому доезжал до Берлина. В 13 марок вставала 700-граммовая бутылка бренди. За 120 в универмаге продавались восточногерманские джинсы, которые в Союзе сходили за фирменные.

Стипендия — это да, но еще ж я там работал на двух работах. Первая — на заводе с как бы русским названием «Ventil». Вечерами мы там действительно собирали вентили, для каких-то трубопроводов. Корпуса, прокладки, крышки… Болты мы завинчивали четырехствольным прибором, который на пружинах свисал с потолка. Подтягиваешь его к себе, сажаешь стволы на головки болтов, нажимаешь рычаг — и через шланг подается сжатый воздух, он крутит эти пневматические гаечные ключи. По-немецки это называется Luftschrauber, а по-русски — не знаю: на родине мне такого прибора в руки брать не доводилось.

Работали мы часа по три, по четыре, в табеле нам из уважения — старшие же братья — ставили не полновесную «восьмерку», но всё ж больше, чем надо: шесть часов. За вечер набегало марок 20–25; перевести в реалии совецкой жизни, так это литр марочного коньяка.

Иногда ранним воскресным утром к нам в общагу приезжал Мюллер, главный инженер этого «Вентиля» (впрочем, директор завода и начальник нашего цеха — те тоже были Мюллеры). Будил нас — и умолял выйти на работу прям сразу: горел план. Ну мы ехали, выручали. После работы нам в Красном уголке выставляли водки quantum satis, к ней — здоровенные тарелки с нарезанной колбасой. Кроме студентов, социалистическую экономику таким манером удерживали от обрушения наши сверхсрочники, которые днем в гарнизоне ремонтировали совецкие танки, а вечерами халтурили. Им, как профи, платили больше.

Впрочем, завод — это так, унылые будни. Куда веселей были земляные работы (опять вспоминается Веничка) в парке им. Клары Цеткин — по выходным. Перед подрядчиком, которого звали опять-таки Мюллер, выстраивалась шеренга добровольцев; это были почти сплошь немецкие мальчишки, им нужны были марки на бензин для мотоциклов — и на девчонок. Этих школьников брали, если только не хватало нас, русских студентов. Как бы гастарбайтеров.

Там через парк тянули теплотрассу. Ну мы траншею сначала рыли, не торопясь, а после укладки труб — закапывали. Слава Богу, этой шабашки хватило на оба наших семестра.

Роешь так не спеша с семи утра до двух дня, а там и обед. Сухим пайком: салями, булки и бананы на десерт. Совецкий дефицит! Все равно как сейчас… икра, к примеру, морских ежей. А перекусили — подъезжает бухгалтерша с железным сундучком и выдает на брата по 45 марок.

Обратная дорога в общагу пролегала мимо русского гарнизона. На территории размещался единственный на весь город открытый магазин — после того, как вся торговля в городе прекращалась в полдень субботы аж до раннего понедельничного утра. Как сейчас помню: портвейн «Кавказ» там стоил 6 марок.

После этого патриотического шопинга — в общагу. Приедешь, примешь душ и стаканчик портвейну, вздремнешь — а там и на дискотеку. Наутро опять в парк и снова в военторг. Так проходил weekend…

В Совке, как нас учил черно-белый ящик, секса не было, но немкам Совок был не указ. Про это надо отдельно рассказывать. Хотя, с другой стороны, ничего у них не поперек, всё как у людей. Но, с третьей стороны, в этом деле же главное — не та анатомия, а, как известно, головной мозг. Всё в голове! Вся любовь, вся койка. Конечно, такие мысли могли и в старое время прийти в голову. Но у многих была иллюзия, что телесное — сильней мыслей. Что грубая материя — якобы — сильней бесплотных идей и невидимых озарений! Кругом была большая ложь про то, что идеализм — смешон, что он для очкариков и лохов, для ботаников. Для старушек, на худой конец. Мысль, типа, вместится, втиснется в жесткое ложе, куда ж ей деваться, иначе-то. Мало кто задумывался про то, что сперва была идея, невидимый чертеж, мысль — а уж потом на воображаемых линиях нарастают кости и мясо! После, когда туловище наберется сил, его кидает куда-то невидимая сила, мысль, идея или еще что в этом роде… И куда реже — физический пинок.