Игорь Свинаренко - Тайна исповеди

Слово за слово — скоро сказка сказывается, но и дело тоже быстро делается — мы стали, грубо говоря, друзьями. Ближе к ночи.

Но для начала… я позвал ее в театр. Почему именно туда? Ну, это было первое, что пришло мне в голову. На том немецком спектакле я не понимал больше половины того, что вещалось со сцены. Давали — внезапно всплыло в памяти — Buridan's Esel, «Буриданов осел». Esel — это было любимое ругательство моего деда. И вот в антракте, в бедном театральном буфете, где кроме пива и бутербродов не было ничего, эта длинноногая сисястая немка, ее, кстати, и звали Марлис — спросила меня:

— Ты театрал? Это так трогательно… На спектакль меня повел, надо же.

— Не могу сказать, что люблю я театр.

— А зачем ты меня сюда позвал?

— Ну надо же было как-то углубить знакомство. С чего-то начать.

— Гм, а ты мог сразу так и сказать, что я тебе понравилась? Странные вы, русские…

Получилось, что мы как два дурака мучились целый акт. Акт — в плохом смысле, в театральном. Но я и правда был уверен, что надо строить из себя что-то этакое, тянуть время, с тем чтоб после скуки и иных мучений получить свой приз.

— А чего ты сейчас хочешь?

— Ну, как минимум… Для начала… Выпить и закусить.

— Так поехали ко мне! Ты получишь как минимум этот свой минимум.

Через полчаса мы были у нее. Быстрый ужин — и как-то само собой так получилось, что — в койку. Я думал, что у нас всё уже в порядке, но она меня остановила:

— Но я должна тебя предупредить: я лесбиянка.

— Эээ… То есть прям совсем?

– Да.

— А что же тогда со мной? Как, зачем? Ты разделась… Что же это значит?

— Ты мой друг, и я по-дружески, ладно, могу с тобой. Что мне, жалко, что ли? Но и ты тогда должен справедливости ради познакомиться с моими друзьями — они голубые.

— Познакомиться-то я могу… Но как честный человек предупреждаю: секса с твоими гомиками обещать не могу. (При этом я думал про огнемет, про Содом и Гоморру и прочее в таком духе — впрочем, совершенно беззлобно, чисто ритуально, по пролетарской привычке, на уровне оценочного суждения, не более.)

— Какой ты смешной! Ты увидишь их — и поменяешь мнение. Они такие милые… Но спасибо, что сказал. Откровенность — это ценная вещь!

Далее было симпатичное немецкое хоть и спокойное и бесстрастное, но — добросовестное старание. Холодный разврат, я снова вспомнил Пушкина (его же вроде термин?). Ну или в данном случае дружеский, теплый. Во всяком случае, не пламенный. Лексан-Сергеич в этом деле знал толк и накидал нам немало тонких замечаний, которые мы после всю жизнь обсасываем и в задумчивости чешем репу.

И тем не менее — финал в нашей койке был бурный, как будто на простыни плеснули стакан теплой воды. К моему удивлению, красавицу это испугало. Видать, такое ей выпало в первый раз. Бедная девочка… Она встревоженно спросила — меня, а то кого ж еще:

— Это что? Это ты или я?

Я что-то пробормотал в ответ. Ну что я должен был ей сказать? Смеяться над несчастной дурочкой? Вот, мнила себя лесбиянкой, а на самом деле ей просто не везло с мужиками, попадались одни только бестолковые мудаки, и вот она из-за этого напридумывала себе незнамо чего. Хотела найти щастье в стороне от проторенных дорог, типа «мы пойдем другим путем», что твой Ленин. Как много кругом таких девок! Прям жалко их… Говорю это как феминист.

Но, как бы то ни было, лесбийские журналы, полученные с Запада контрабандой, она мне в рамках своего культуртрегерства и миссионерства показала в тот же вечер. Я от тех СМИ ожидал большего — ну вот приблизительно того, что мы позже увидели в порнофильмах, хотя и там, в общем-то, скука и уныние, и усталые глаза побитых жизнью актрис; мне кажется, в этом жанре выступают в основном наркоманки, загнанные в угол. Да и, если честно, нету на свете никакого такого невиданного разврата, люди просто елозят, вот и всё. Ну ладно — еще пыхтят и стонут. Но те контрабандные журналы были про другое, про для меня неожиданное: черно-белые рисунки с поцелуями, невинными детскими поцелуями, и сладкие истории про поцелуи же и платоническую негу, про сиськи и девственность. Скучища, пустота, ложь.

«Лесбиянка» пару раз сводила меня в гости к ее прилизанным пидарам, они были очень ухоженные и крайне воспитанные, но это было еще скучнее, чем то ее платоническое лесбийство в контрабандных журналах.

Марлис училась на переводчицу с разных языков и не упускала случая в них попрактиковаться. Кругом было полно иностранцев, таких, как я, но она больше тянулась к неграм, они болтали на колонизаторских языках, которые были для нее актуальны, диплом же защищать. Не с болгарами же ей было проводить время, в самом деле.