Лара Галль - Буквенный угар

Я этого сделать пока не могу. И не знаю, сколько продлится это „пока“.

Ситуация патовая.

У нас есть способ разрешения проблемы? Притом чтобы ничего не менять в обстоятельствах жизни?

Давай посмотрим.

Любовниками мы не станем — ни ты, ни я не склонны к такому по разным причинам.

Друзьями мы не останемся.

Сохранять платонические отношения тебе не позволят особенности мужской психологии и твоя личная драгоценная особенность — ты готов принадлежать нераздельно, но и владеть тоже можешь только безраздельно.

Остается разрыв.

Попробуем изменить те „невозможности“, которые нам под силу изменить, то есть внутренние?

Ты постараешься быть толерантным к наличию моего мужа, как я сношу твой „гостевой“ брак. Тебе это надо? Думаю, что нет. Судя по твоему вчерашнему спичу, ты не сможешь себя переломить. Да и зачем?

Я постараюсь не проявлять своих чувств, не бередить в тебе надежды своими нежностями — тебе так легче будет?

Тот выход, который есть у меня, — шизоидный совершенно выход — жить тобой внутри всецело, а наружу проявлять лишь то, что не рушит хрупкое равновесие завязанной на меня жизни, — этот выход тебе не подходит, у тебя другая психика, ты мужчина. Да и нездорово это. Мало того что я с шизой, так еще и тебя склоняю к тому же. Не поддавайся

Нам остается только расстаться, да?

И вот я думаю порой, будь мы умнее, нет, мудрее и доверчивее, мы жили бы одним днем. Старались бы, насколько это в нашей власти, не чинить боли и зла близким, принимать, как дар, то, что мы друг у друга есть. И редкую возможность поговорить голосом и увидеться не портили бы сетованиями на невозможность большего и ревностью. Но мы не такие…»

«…И вот я сегодня весь день думаю, что же все-таки чувствует мужчина, получающий иногда по два письма в день от чьей-то жены, влюбленной в него до обморока, ни разу не виданной, странной женщины. И мне нечего тебе сказать.

Этот мужчина видит во мне самую желанную цель, но он не из тех, кто идет к цели, он из тех, кто притягивает цель к себе. Что ж, у всех свои методы и стили. Твой метод действует — и я притягиваюсь и уже притянулась до предела, дальше — барьер. Или обрыв. Или мост обрушен, а брода нет…

Что тебе делать, спрашивал ты. Я не сценарист, ты тоже не мастер сюжета и интриги. Я не смогу тобой руководить.

Думала до разговора с тобой по телефону, что наша встреча в Москве даст нам обоим какое-то вдохновение, послужит каким-то внутренним трамплином… Теперь уже не думаю так…

P. S. Какая, право, шиза — писать письма в будущее… ведь мы, возможно, встретились наяву в Москве, и что-то произошло, дурное, благое ли…

Сейчас, когда пишу письмо, я вообще не вижу смысла ехать в Москву. Поставлю на удачу. Или позвоню Сереже (он сейчас в отъезде) и скажу, что ты есть и я еду в Москву, где ты проездом, с тем, чтобы встретиться с тобой. Боюсь только — после этой новости он съедет своим микроавтобусом с моста в реку… Потому не стану. Буду беречь тягостного мне человека. А тебя, любимого до дрожи, не берегу. Что же это такое творится, боже мой…

Лика».

Мы увиделись. Почему я не могу об этом писать? Почему не могу схватить словами ускользающий кадр праздника и безусловного счастья? Весь этот роман возник из писем. Прибегну к эпистолярному жанру и на сей раз.

Напишу письмо мифической умной подруге, которой нет. Письмо подруге, которая не существует…

«…Между самолетом и поездом выпало всего три часа — рейс задерживали дважды.

Игорь оказался таким, каким я и поняла его задолго до встречи, каким чувствовала.

И я в его глазах оказалась та же, что и в представлении. Искра пробежала.

Хотя и из писем было все ясно с самого начала. Мы два одинаковых уродца… Ну не внешне — он красив, даже не на мой взгляд, а просто на посторонний взгляд.

Одинаковость жестов, ужимок, выражений пьянит до угара. Обнялись — ощущение дома после немыслимо долгого пути. Рук не разомкнуть. От такого драйва спасались шутками. Ноту брали — и держали невероятно долго, пока не переключались одновременно на другую. Праздник.

Телефон поставила на „Без звука“. Сережа мой звонил пять раз за эти три часа.

Утром встретил меня на вокзале, отвез на работу. А вечером спросил, с кем, помимо друзей, я встречалась в Москве. Например, в восемь вечера.

Я не стала ничего таить. Спросила лишь — готов ли он узнать и знает ли, что дальше с этим делать? Сказал: „Да“. Соврал, конечно. Плакал потом, умолял прекратить всякие отношения. Ну и я ревела, рыдала, что ж еще…