Я не стану ничего говорить о том, что схожесть наша — наиглавнейшая фишка и будоражит более всего.
А касательно того, о чем ты не велел мне говорить, — так мне и сказать нечего. Я тебя не видела. Может быть, тебя и вовсе нет. Как Бога.
Ты хочешь еще о тебе?
Так, и, оставшись инородным миру, он сумел прижиться в нем,
зацепиться слабыми корнями за каменистый грунт,
сумел утвердить значимость своей тонкости в жирном равнодушии чиновных рож,
сумел из нежной своей души добыть крупинки брутальности и вырастить себе в отдельном горшочке имидж диктатора и мачо,
сумел добиться тех женщин, которых хотел, успел к ним охладеть и кровью и вечно вскипающим сердцем,
отчасти сумел вселить свою инакость в детей, но плодов прививки ждать еще так долго, что не греет…
и вот он живет — гордый заложник иного племени с демонско-ангельской лихорадкой в крови,
живет в хроническом унижении компромиссами и дорожит каждым завоеванием ненужного мира,
можно сказать, что все установленные с миром связи, все наработки по сведению себя
к общему знаменателю — предмет его гордости
(так Байрон гордился умением ловко плавать, а не Чайлд-Гарольдом),
он одинок,
конечно, он одинок,
бесконечно одинок,
онтологически одинок.
каждую свою галатею он ваял с надеждой,
инаковость женской природы сулила ему родство -
родства не случилось,
последняя галатея гостит у него по средам, загоняя в привычный формат
уставшую надежду.
женщина появилась из ниоткуда,
женщина, говорящая на забытом родном языке,
словно не было тысячелетий Вавилонского смешенья,
женщина-пленница,
пленившая его одним ожерельем своим из ягод, чей вкус снился ему всю жизнь…
а он уже привык быть один,
а он уже утишил свою боль,
так долго маскировался, что принял вид обычного человека,
так сильно защищался, что не осталось сил —
ни поверить в Нее,
ни отправиться в путь, чтоб рассеять неверье,
ни разрушить ее плен…
так сбываются сомнения Песни песней:
«…я скинула хитон мой, как же мне опять надевать его, я вымыла ноги мои, как же мне опять марать их…»
это страхи, хранящие от беспощадной любви,
это стражи отбытых годов,
химеры отбитых самок…
а еще -
ничто не лишает нас мечты так скальпельно точно, как сбывшаяся мечта…
* * *
А потом мы встретились.
Он уезжал в Прагу на десять дней. Возвращался через Москву. Между прибытием самолета из Праги в Домодедово и отправлением его поезда с Ярославского вокзала было пять часов. Я решила приехать на эти пять часов в Москву, чтобы провести их с ним.
Почему мы не могли провести вместе больше времени? Например, ночь? Потому что, потому что… Я не знаю, как объяснить это, особенно в наше время размытых табу. Не знаю. То есть не знаю, как это исчерпывающе объяснить…
Я не могла принадлежать двум людям одновременно, а проведенная вместе ночь привела бы именно к этому.
Он не мог брать чужое, а себе я не принадлежала.
И если вам не понятно, то я ничего не могу с этим поделать…
Но эти десять дней я писала ему письма на домашний e-mail. Прочесть их он мог только по возвращении домой. После нашей встречи. Которая могла не состояться.
* * *
«…Здравствуй, моя украденная душа, моя приснившаяся музыка, мой пленный принц…
Какое-то искривление реальности: ты уехал, я тебе пишу, ты прочтешь, когда приедешь, но между этими двумя точками может произойти наша встреча. А может и не произойти. И сейчас, читая это письмо, ты уже знаешь, случилась она или нет. А я пишу и еще этого не знаю…
Который день вспоминаю о том, что ты зовешь меня нынче королевой… А помнишь, ты кричал по телефону: „Мне не нужна королева! Мне нужна любящая женщина!“ Я понимала тогда, что это ты не мне кричишь. Это прошлое твое строило тебе страшные рожицы, и ты с ним ругался, не со мной…
Отправляю письмо, глаза слипаются, хотя еще только 23.00, нужно ловить момент и засыпать, а то потом сон пропадет…
До завтра…»
«…Здравствуй — у меня в прошлом, десять дней назад, на часах 19.57. Примерно час, как ты летишь в самолете в Прагу. Уже знаю, что ты поменял обратный билет на 0.35, чтобы не рисковать с возможной задержкой рейса из Праги. Молю Бога, чтобы самолет прилетел пораньше, чтобы у меня было больше времени.
Читать дальше