Теперь все свободное время Грация посвящала поискам. Сколько за эти годы она пережила дней отчаяния, не перечислишь. Родные, знакомые, поначалу охотно помогавшие ей, видя бесполезность ее мытарств, уже уговаривали отказаться, отступить. Но они плохо знали свою подругу. Она верила, что найдет. И нашла!
На фасаде большого корпуса старинного завода увидела доску. И как только взгляд дошел до строчек с фамилией Синицыных, поняла: это то, что искала. Она же помнила, что старшего брата звали Иваном, дядю — Степаном. Впереди еще двое Синицыных. Дед и отец. Но имя Алексея не было выбито на разводах серого мрамора. Ни в архивах, ни в музее не значился ее фронтовой товарищ. Пришлось убеждать, доказывать. Пока не нашла трех седых, погрузневших ветеранов, которые вспомнили: а ведь верно, был еще один Синицын. Совсем пацан, и работать ему пришлось всего ничего — с весны до осени. Ушел в армию не перед самой войной, а. года за два.
— Веришь, — устало сказала Грация Александровна, словно все эти события произошли не пять лет назад, а только что, — веришь, когда выбили Алешино имя на камне, прочитала, уперлась головой о стену и как дура наревелась от души. Будто великое дело свалила…
Она замолчала. Обхватила голову руками. Несколько минут сидела, склонившись над столом. Мне показалось, что ее грустные зеленые глаза наполнились слезами. Наконец Грация Александровна решительно тряхнула все еще пышной шапкой каштановых волос, незаметным усилием поднялась со стула и, точно автоматически, ровно по прямой прошлась от окна к двери и обратно, не отнимая рук от лица, цвет которого мало отличался теперь от цвета спелой рябины, так искусно изображенной на линогравюре. Такой нездоровый цвет постоянно сопровождает гипертоников, особенно в минуты больших душевных перепадов. И я понял, что должен, обязан сказать сейчас же моей гостье что-то доброе, хорошее, чтобы хоть чуть успокоить так некстати расшатавшиеся нервы. Я представил, сколько же она пережила подобных дней, когда решила посвятить себя святому делу. Я остановился подле нее, прикоснулся к локону и, как можно теплее, сказал:
— Все мы перед кем-то в долгу. Ты вот молодец, исполнила…
Она наконец опустила руки и улыбнулась. Конечно, мои слова были. слабым утешением, но я радовался, что Грация Александровна постепенно входит в условные рамки душевного равновесия.
— Нет, — хотя и мягко, но все-таки отклонила она мою похвалу. — Мы будем вечными пленниками этого долга. Я.вот сейчас вспомнила нашу Катю. Мы же вместе ушли в военкомат. Нас направили в разные части. И я толком ничего не. знаю о ней. до сих пор.
Она стала перечислять достоинства одноклассницы, а я думал о том, что действительно наше поколение будет в неоплатном долгу перед теми, кто с соседней парты, из параллельного класса ушел на войну… И еще подумал о том, что, пока мы живы, на обелисках, на мраморных и гранитных плитах мемориалов долго будут появляться новые строки в память о тех, кто ушел и не вернулся…
1982 г.