Владимир Богомолов - Особое задание [Повести и рассказы]

— Успокойтесь, милочка, — обняла ее за плечи Наталья Сергеевна. — Возьмите себя в руки. Костя, это бессердечно!

— Но почему же, — снисходительно сказал Федор Федорович. — Константин действительно знал Клинского. Жаль, что он не может сообщить, где находится сегодня Юрий Васильевич. Но мы постараемся. — Угрюмов прикоснулся к голове Казанской. — Милая девочка, я постараюсь вам помочь! Ни о каком отъезде пока не может быть речи. Потерпите два-три дня. А теперь прошу всех к столу.

Маша наконец отпустила руку каптенармуса, благодарно посмотрела на Угрюмова, все еще всхлипывая, попросила разрешения на несколько минут покинуть столовую:

— Я не могу, не могу… Мне необходимо побыть наедине, прийти в себя…

— Да, да, конечно. Я понимаю, — извинила ее хозяйка, готовая уронить слезу участия. — Я сама вчера пережила нечто подобное…

Эта неосторожная фраза с ноевой силой побудила Марию прийти к убеждению, что один из гостей «он». Казанская считала себя вправе выйти на связного. Но как дать знать? Покинуть сейчас дом — возбудить подозрение. Зажечь свет. Но свет в подобных ситуациях не успокаивает, а, напротив, раздражает. Это может вызвать подозрение.

Она подошла к окну, прислонилась горячим: лбом к холодному, как ствол винтовки, стеклу, надеясь, что напротив обратили внимание на щедрую освещенность столовой. Но дом„казалось, был нем и слеп.

Через открытую дверь в комнату ворвался поток света. Она невольно отпрянула от окна. Угрюмое шагнул к ней и вкрадчиво поинтересовался:

— Уже пришли в себя? Или попали в положение цугцванг?

Он глядел в ее глаза так, точно пытался пробраться внутрь, увидеть то, что она тщательно скрывала от всех обитателей старинного особняка. Это был наметанный взгляд разведчика, способный привести в трепет нестойкую душу, заставить ее содрогнуться. Пожалуй, лишь теперь она поверила в жестокость этого человека, о которой прежде слышала. Вся его внешняя интеллигентность не что иное, как маска. Да, теперь она знала, малейшая оплошность — и ее участь решена. Рука у него не дрогнет. И, конечно, взрыв электростанции, диверсии на железной дороге, убийство командиров — дело его рук. Но она не дрогнула, не дала повода для подозрения. Давно готовая к единоборству, она ловко продолжала играть наивность. И тем вновь обезоружила его. Теперь у Маши не было сомнения, что Угрюмов гот самый Финстер, ради которого была затеяна операция. Значит, нужно выдержать экзамен до конца.

— О чеЧ вы, Федор Федорович? — не поняла девушка 4 его намека.

— У меня такое чувство, что за мной следят из дома напротив, — вкрадчиво сказал Угрюмов, и у Маши внутри заледенело. «Неужели он знает? Неужели среди нас есть их человек? Неужели действительно наступил цугцванг»? Но она нашла в себемужество, чтобы сохранить ту внешнюю наивность, которую избрала с самого начала.

— Ну меня… так жутко, — доверительно прошептала девушка, не отводя взгляда от его глаз.

Наконец он добродушно усмехнулся и, положив руку на ее плечо, успокоил:

— Пока вы здесь, вам ничего не угрожает. Прошу вас, — пригласил собеседницу, заслышав звуки рояля. — Натали исполняет мой любимый вальс.

В столовой он усадил ее рядом с собой, налил себе в хрустальную рюмку водки, а ей в бокал вина.

— За исполнение желаний.

— С удовольствием.

После второй рюмки Угрюмов пригласил Машу на танец. Они вошли в гостиную, где Наталья Сергеевна сидела за роялем, а Изольда и Константин красиво вальсировали, зачарованно глядя друг на друга. От выпитого вина у Маши слегка кружилась голова, в теле появилась расслабленность, ноги почему-то плохо слушались. Осторожно и в то же время уверенно держа партнершу, Федор Федорович с затаенной завистью говорил:

— Это божественно! Это нетленно! Как бы я хотел, подобно великому Бонапарту, поставить свою фамилию на полотне Рафаэля или на партитуре Чайковского. Но, к сожалению, не дано. Я пришел в этот мир и уйду из него никому неизвестным…

— Вы писали стихи? — спросила Маша.

— Милая девочка, я делал все в своей жизни… Может быть, что-то бы свершил, но пришли плебеи и пытаются разрушить мой мир… наш мир. И вместо всего святого и чистого я вынужден огнем и мечом спасать свое добро… Если бы вы знали, с каким наслаждением я душу, стреляю, вешаю всех этих коммунистов и комиссаров…

При этом он снова так проницательно заглянул в девичьи глаза, что она почувствовала леденящую стрелу, пронзившую всю ее сверху донизу.