Вадим Макшеев - Разбитое зеркало

Со стороны белевших за деревней кирпичных дворов ветер доносил прерывистый рокот трактора и запах силоса. В небе тянул пушистую нить едва видный серебристый самолетик, и его след медленно превращался в долгое перистое облачко.

Дарья попыталась представить Ивана, что-то неуловимое возникло и тут же исчезло — взгляд, сиреневая в полоску рубаха… Лица она не могла припомнить уже много лет. Была бы фотография, поди, только глянула, и встал бы перед глазами, как живой. Снимался же на карточку, еще когда холостой был. Старший брат, Михаил, на табуретке, руки на коленях, а он стоит рядом, ладонь на братнино плечо положил. Глядят без улыбки, строго. Давно оба в земле, две похоронные в один день пришли. Дарья, тогда со сношенницей своей Панкой еще жили вместе у свекровушки. Панка, она раньше Дарьи замуж выходила, вроде пуще убивалась, говорила Дарье — снится, мол, мне Миша, снится ночами.

А на другое лето умотала с бакенщиком. Завей горе веревочкой… И карточку ту куда-то задевала. У Дарьи тогда снов не было, наработается — спит, как пропащая. А может, и снилось что, так тут же и забывалось. Только раз, уже много лет спустя увидела во сне Ивана. Вроде плывут с ним на лодке — он в корме, она на гребях, солнце опустилось за прибрежный лес, но еще светло, наплывает из-за поворота ельник по-над яром, недвижна смоляно-черная васюганская вода. Все так явственно, просто, будто не было ничего — ни войны, ни разлук и смертей, никакой другой жизни, которая была уже у ней потом. Только непонятно Дарье, куда они плывут и зачем. Что-то надо ей вспомнить, надо вспомнить. И вдруг захолонуло сердце, задохнулась во сне криком: «Ваня, ведь ты… тебя… тебя же уби…». Пробудилась, и сердце билось сильно-сильно — не хватало ему места в груди. Потом закрыла глаза, хотела снова увидеть, но не было уже ничего, только трепетная темнота. После, когда вспоминала об этом сне, все корила себя — зачем крикнула, надо было плыть, плыть вместе с ним…

Таяло, прозрачнело в глубокой голубизне распушающееся облачко, подняться бы туда высоко-высоко, окинуть взглядом леса, поля, реки, увидеть отражающий небо Васюган… Наверное, разлился сейчас по ливам, гонит волны к затопленным тальникам, моет на излучине обрывистый яр, где когда-то стояла деревня…

Сквозил на горе, разбивался в толпе холодный ветер, слепил глаза легший ночью снег, печально смотрела в высокое небо серая пирамидка. Секретарь уже сказал свою речь и теперь, выйдя с круга, что-то тихонько наказывал приведшей школьников молоденькой учительнице. Та слушала и, изредка потряхивая хорошенькой головкой, откидывала спадавшие на глаза длинные волосы. А у пирамидки от имени фронтовиков, мучительно подбирая нужные слова, высказывался Матвей Ильин. Был он когда-то передовым комбайнером, славился по всему району, но после смерти жены враз постарел, стал хворать и работал теперь сторожем на машинном дворе. Надетое по случаю праздника долгое пальто было ему велико, широкий воротник топорщился, и хотя Матвей стоял на бетонном приступке, выглядел он маленьким и тщедушным. Было зябко, но, чернея по пороше, тянулись к невидимым отсюда полям тракторные следы, сверкала, отражая загустевшие тальники, полая речка на задах деревни, и ни сиверку, ни выпавшему вчера снегу не остановить было весны.

В тот день, когда узнали про Победу, тоже землю укрыло белым. С утра было ведрено, но к полудню полетели редкие снежинки, затем снег повалил густо… Крупные хлопья таяли на крупе таскавшего бороны коня, льнули к Дарьиным ресницам, пестрили пашню, и, когда Дарья подымала мокрое лицо, поглядывая, не покажется ли в просвете солнышко, низкое небо тоже казалось сплошь рябым от летящего снега. И на этом стиснутом, смутно маячившем сквозь хаос лесном клочке земли услыхала она, как, трясясь по гати, погромыхивает телега, как, понукая кобыленку, издалека дребезжащим голосом кричит дед Митрий.

— Ко-ончилась! Выпрягайте, бабы… Но-о… но-о, в сердце ее зарази… Гулять будем… Бабы-ы, война ко-ончилась!

…Полоскался на крыше флаг, гасило ветром тяжелые, слова стоявшего с непокрытой головой Матвея…

— Пойдем, Петровна, поближе, — потянула Дарью за рукав Таисья. — Не слыхать ниче.

Они протиснулись вперед, и теперь ближе них к памятнику стояли только фронтовики и школьники.

— Воевали, не щадя своих жизней! — выкрикнул напоследок Матвей, закашлялся и, сойдя с приступки, махнул рукой: — И, как говорится, не дай бог, чтобы молодые это пережили.