Клаудио Магрис - Дунай

Вера в Бога не столь уж необходима, достаточно веры в творение, позволяющей двигаться среди предметов, не сомневаясь в их существовании, будучи убежденным в неоспоримой правде стула, зонтика, сигареты, дружбы. Сомневаешься — пропал, как тот, кто боится оказаться несостоятельным в постели и в итоге оказывается несостоятельным. Нам хорошо рядом с людьми, которые помогают нам удостовериться в присутствии мира, подобно тому, как любимое тело дарит уверенность в плечах, груди, изгибе бедер, их волне, что держит тебя, словно морская вода. Тому, у кого нет веры, советовал Зингер, стоит вести себя так, будто она у него есть: вера придет позже.

Поэтому я верю в Ульм, пока поезд, судя по всему, везет меня в этот город, где у меня назначена встреча с друзьями, верю так, как в третьем классе средней школы верил в существование Черапунджи (или Черапонджи) — индийского города, о котором было написано в учебнике географии С. Крино «Вселенная»: автор не только сообщал о его существовании, но и утверждал, что это самое дождливое место на свете, 13 метров осадков в год (правда, ниже он прибавлял, что в Гонолулу выпадает 14 метров осадков в год). Мой приятель Шульц возмущался и говорил, что, если это действительно так, рекорд по дождям принадлежит Гонолулу, а не Черапунджи. Другие ученики, придерживавшиеся не столь строгой философии, выходили из положения, никак не связывая между собой два утверждения, — в этом случае противоречия не возникало, как нет противоречия между фразами «Закат был спокойным» и «На закате разыгралась буря», взятыми из двух разных романов.

Дунай еще молод, Австрия еще далеко, но река уже превратилась в гибкого мастера иронии, прославившей миттель-европейскую цивилизацию, — искусства изящно обходить собственную убогость и ставить шах и мат собственным слабостям; так вещи обретают двойной смысл и вместе с тем подлинность — скрытую, но единственную. Ирония учит уважать заблуждения и противоречия жизни, несовпадение между лицевой и оборотной стороной листа, хотя они и составляют единое целое, между временем и вечностью, языком и реальностью, дождями, пролившимися в Черапунджи и в Гонолулу, и данными об осадках, которые приводит в своем учебнике С. Крино. Терпимость к неуравновешенности и несоответствию мира, к его никогда не пересекающимся параллельным не умаляет веру в то, что где-то в бесконечности эти прямые пересекутся, но и не вынуждает их пересечься прежде срока.

Поэтому я ожидаю, что Ульм — не просто указатель с надписью «Ульм» на вокзале разрушенного города, как зрелище, которое увидел Селин, когда он наконец- то добрался до Ульма. За моей спиной остался Ридлинг — первый аванпост Габсбургов на Дунае, городок, который облюбовали аисты. В этом поезде мне не угрожают ни бомбы, которые могли упасть на Селина, ни волки, ни призраки, ни блуждающие огни: в пособии для путешественников, написанном в середине XVII века Мартином Цайлером, который решил поселиться в Ульме, подробно объясняется, как отогнать эти огни («Fidus Achates [20] «Верный Ахат» (лат.). , или Верный спутник в пути»). Возможно, стоит прислушаться и к другому совету Цайлера, настойчиво внушавшего, что лучше составить завещание прежде, чем отправиться в путь; уладив все дела с завещанием, наследством, завещательными отказами и дополнениями к основному тексту завещания, можно путешествовать налегке, получив свободу от жизни, избавившись от всяких обязательств и обязанностей, по таинственной территории анархии и счастья, куда можно ступить, только сойдя со сцены — неважно с какой.

Ульм, несомненно, стоит в верхнем течении Дуная. Но докуда, строго говоря, доходит это течение, где оно начинается и кончается, где простирается, в чем его особенность, его суть? Инженер Невекловский посвятил всю жизнь тому, чтобы обрисовать контуры Obere Donau, то есть верхнего течения Дуная, а определив его территориальные границы, тщательно его исследовать, классифицировать и каталогизировать, двигаясь шаг за шагом в пространстве и времени, — по цвету воды и по таможенным правилам, по пейзажу, доступному мгновенному ощущению, но создававшемуся веками. Подобно Флоберу и Прусту, Невекловский отдал всю жизнь своему труду, его написанию, своей Книге; в итоге получилось три тома общим объемом 2164 страницы с иллюстрациями, весом пять килограммов девятьсот граммов. Впрочем, как следует из заглавия, автор не рассказывает о Дунае, а ставит перед собой более скромную задачу — описать «Навигацию и лесосплав в верхнем течении Дуная» (1952–1964).