Шубханги Сваруп - Широты тягот

На ее глазах выступают слезы, когда она вспоминает отцовские слова. Дитя богов, она получила самый драгоценный дар от обычного человека.

— Как они выглядят? — спрашивает Бебо. — Этот миллион морских обитателей?

Оглянись вокруг, хочется сказать Тапе. Они повсюду — вылезают из водосточных труб, мусорных куч и трещин в стенах, цепляются за карнизы и строительные леса, падают с деревьев и плавают в резервуарах, поедают строения изнутри. Слепят тьму своими флуоресцентными цветами. Но он боится. Бебо решит, что он свихнулся, и уйдет, бросив его одного среди этих потрескавшихся стен и затянутых паутиной углов.

— Я не знаю, — отвечает он. — Не знаю, как они выглядят.

— А ты когда-нибудь держал в руках одну песчинку? — спрашивает она, затерявшаяся в круговоротах его истории.

— Она меньше пылинки и скользкая, как вода, — отвечает он. — Никто не держал.

Они проводят остаток ночи в молчании, сидя на полу. Он расчесывает пальцами ее кудрявые волосы, стряхивая осевшие на них за ночь песок и пыль.

— Если песчинка — это сердце, — говорит он перед самым рассветом, — то землетрясение — это сердечные муки?

— Наверное, — откликается она рассеянно, строя на воображаемом пляже песчаные замки вроде тех, какие можно увидеть на открытках. Размышляя о том, как мала песчинка и как, должно быть, велика она сама.

— А оползень? — спрашивает он. Улыбка на его лице сдержанней, но не исчезла совсем.

В единственное окошко заглядывает утреннее солнце, на несколько минут окружая Тапу сияющим нимбом. Бебо разрушает эту священную ауру. Она шепчет что-то ему на ухо, но он чувствует только ее теплое дыхание — слова она от возбуждения проглатывает.

В неподвижном свете утра ленты их смеха свиваются, точно тела, обретая жизнь в объятиях друг друга.

* * *

Пятница, вечер. Бебо подходит к управляющему и говорит, что хочет танцевать. Она велит ему включить душ. Бебо не относится к местным знаменитостям. Она просто статистка, занимающая сцену во время общих танцев. Но танец под душем означает стриптиз. Ну почти. Здешний управляющий покладист: он разрешает танцовщицам оставить на себе белье, если таково их желание.

Перед началом своей любимой песни она поднимается на сцену. Это песня соблазна, посвященная ее любимой звезде — Бебо. В своем воображении она слышит, как хор повторяет ее собственное имя. “Возьми мое сердце, — поет она, — я за этим пришла”.

Сегодня Бебо — королева сцены. Обычно ее движения беспокойны и неуклюжи, но сегодня они замедляются. Она плывет.

Повернувшись к публике спиной, она тесно приникает всем телом к невидимому герою.

— Чего это ты наглоталась? — кричит в зале подружка. — Ты сегодня звезда!

— Ничего! — откликается она. — Я пощусь и молюсь, чтобы найти себе хорошего мужа!

Этим вечером она неотразима, как Бебо на экране. Она богиня, спустившаяся в мир людей.

Воздух заряжен электричеством. Один пьяный стоит у края сцены, кидая в танцовщицу банкноты. Второй, шатаясь, пробирается к другому краю и тоже кладет на него тоненькую пачку, придавив ее зажигалкой. Бебо выходит из-под душа в мокрых насквозь мини-юбке и лифчике, дразня мужчин по обе стороны от себя. Это война. И Бебо сулит освобождение.

Одного намека на расстегивание довольно, чтобы они совсем обезумели. Касаясь пачки банкнот пальцами ног, она снимает юбку и швыряет ее мужчине в лицо. Он в экстазе. Пока она не переходит на другую сторону, кружась, в одном только белье. Ночь дала мужчине с противоположной стороны еще один шанс, и он его не упустит. Вынув кредитную карту, он театрально восклицает на весь бар:

— Двадцать тысяч за твою одежку! Всю, что еще осталась!

Бебо улыбается — полноправная властительница своих подданных, одиноких, отчаявшихся и безобразных мужчин. Она отрабатывала каждое движение перед зеркалом по меньшей мере сотню раз, но до сих пор ей не хватало смелости повторить их на сцене.

Она отворачивается и идет к душу. Ее глаза и губы приоткрыты в воде наполовину. Не потому что так выглядят девушки, когда заводятся. Так выглядит в своих фильмах Бебо, болливудская звезда.

Она распускает лифчик, крючок за крючком. Затем оборачивается, смотрит прямо ему в глаза и качает головой. Нет. Двадцати тысяч мало. Она начинает снова застегивать лифчик.

— Тридцать тысяч! — вопит он.

Ее улыбка возвращается, пока она расхаживает по сцене. Ее песня давно кончилась, звучит новая, в стиле хип-хоп. Раньше Бебо ее не слышала, но это неважно — ритм этой ночи задает она.