Владимир Мазурин - Дурные деньги

— Нина…

— Что?

Она выпрямилась перед ним, выжидая.

— Ничего!

Колька схватил колун и с яростью ударил им по комлю, на котором только что сидел. Тот содрогнулся под ударом, однако уцелел. Ниночка передернула плечами и, когда после третьего удара комель распался, опять принялась за дело…

Один, два раза в неделю Ниночка ездила к матери. Мать поправлялась, здоровье ее уже не вызывало особых опасений.

Наступила осень. В начале сентября пошли дожди, расквасили дороги, землю опахнуло холодом. Потом опять заиграло на небе солнце, нагрело воздух, подсушило почву. В Иванцево и Глинищи привезли студентов — убирать колхозную картошку. Они шумно и весело, словно перелетная стая птиц, обживали деревню; посмотреть со стороны — отдыхать приехали, а не работать. Однако исправно, как на занятия, в девять утра они выходили в поле и так же исправно в шесть вечера возвращались в деревню. Маня Пирогова, хлопоча по хозяйству, судила их:

— Хорошо, хоть не раздетые ходят. А летом, в сенокос, и на работу и с работы — в чем мать родила…

Ниночка возразила ей: не в чем мать родила, а в купальниках. Маня охотно согласилась: действительно в купальниках, но тут же поинтересовалась:

— А что, в городе они тоже так ходят?

— Нет, — ответила Ниночка, — в городе так только на пляже ходят.

— Вот-вот, — подхватила Маня, — в деревню-то как на пляж стали ездить. Уж какая там работа!..

А работы было много. Мать сокрушалась: управятся ли без нее с картошкой? Отец успокаивал ее, но времени на картошку у него почти не оставалось. В свободные минуты ее копал Колька Семигин, и отец уже не заикался ни о каком самоуправстве.

Колька приходил сразу после работы, чумазый, покрытый серым налетом, — даже умыться было некогда. Он брал лопату, ведра, мешки и шел в огород, Ниночка присоединялась к нему. Колька выкапывал картошку из земли, Ниночка подбирала ее. Дело у нее шло медленно, и Колька, пройдя две борозды, присоединялся к ней. Вдвоем они быстро подбирали картошку, и Колька снова брался за лопату. В сумерках приезжал отец и спешил к ним на подмогу. Однако уже темнело, и скоро все трое покидали огород. Колька стеснялся своей грязной рабочей одежды и уходил домой, а Ниночка, умывшись, отыскивала что-нибудь острое и принималась вычищать землю из-под ногтей.

Мало-помалу дело двигалось к концу, и когда картошки оставалось пять-шесть борозд всего, завернули холода. На ясное, беззащитное небо наползли волглые серые тучи, зарядили противные, наводящие тоску зубовную дожди. Работы в колхозе стали, деревня замкнулась в себе, словно бы погрузилась в спячку. Студенты сидели по домам. Только время от времени двое-трое из них, отворачиваясь от дождя и ветра, уныло брели мимо окон в Глинищи, к магазину. Отец то и дело вздыхал, вспоминая неубранную картошку. Мать скоро должны были выписать из больницы, и ему хотелось к ее возвращению «подытожить» все дела. На работу он теперь ездил на попутках, ходил пешком и домой попадал только затемно. Ниночка не знала, куда деть себя, минуты, часы уныло складывались в дни, промозглые, невыносимо скучные. Иногда ей казалось, что душа умерла у нее, — так пусто и холодно было внутри. Поэтому она почти обрадовалась, когда однажды утром в избу вошел Колька Семигин, тепло одетый, мокрый и большой. Он немного постоял у порога, потом объявил, что пришел копать картошку. Ниночка взглянула на него испуганно, с недоверием.

— Да ведь околеть можно! — вспомнила она одно из материнских словечек. — Холод-то какой…

— Ты дома будешь сидеть, я один докопаю, — успокоил ее Колька.

— Мне вот и картошки никакой не надо, — попыталась оправдать себя Ниночка.

— Когда она есть, конечно, ее не надо, — усмехнулся Колька и, уже взявшись за скобу, спросил: — Самовар согреть сумеешь?

— По… пробую, — пообещала она.

— Воды не забудь налить, — сказал Колька и вышел.

Ниночка вздрогнула всем телом, представив, как он ступает под дождь и ветер. Нет, никогда в жизни она не решилась бы на такое. Никогда!

Проследив в окно, как Колька, скользя сапогами по грязи, направляется в огород, Ниночка взялась за самовар. Он был почти полон — отец перед уходом на работу всегда пил чай, однако Ниночка почему-то решила, что дважды воду кипятить не следует, и вылила ее в помойное ведро. Из трубы посыпалась зола, и Ниночка вспомнила, что мать, прежде чем поставить самовар, вытряхивала из него эту самую золу. Поневоле пришлось одеваться и идти на улицу.

У нее дыхание сперло, когда она — на крыльце — попала под ветер, который бросил ей в лицо холодные брызги дождя. Вытряхнув золу прямо через перила, — не идти же под дождь! — Ниночка убежала в дом, в тепло его, и принялась ставить самовар, она налила в него воды из ведра, закрыла крышкой, надела на выступающую кромку трубы конфорку и достала снизу, из припечка, таганок с углями. Угли были легкие, почти невесомые, и она осторожно — по одному — брала их двумя пальчиками и бросала в самоварную трубу. Когда та наполнилась почти доверху, она открыла отдушину и стала думать, как ей разжечь угли. Мать делала это с помощью лучины, бересты или пустого спичечного коробка — что попадалось под руку. У Ниночки ничего под рукой не оказалось, и она, опростав из-под спичек коробок, подожгла его и бросила в трубу самовара, на угли.