Владимир Мазурин - Дурные деньги

— Поешь — со стола не убирай, — уходя предупредила она дочь. — Приду, сама уберу.

Эти слова Ниночка слышала постоянно, еще когда училась в школе, и потом — когда приезжала домой из города на выходные. Нельзя сказать, что они вызывали у нее желание ослушаться.

Ниночка ела нехотя, без аппетита. Из сеней в избу пробрался дымчато-серый кот и, мурлыча, закружил у ее ног. Она щедро угостила его и встала из-за стола. Мать, вернувшаяся с пустым ведром, всплеснула руками:

— И это всё? Зачем же я, милые, старалась-то? Пропадет ведь.

Ниночка равнодушно отмахнулась от еды — пусть пропадает.

— Я в твои годы ржаной лепешке рада была, а ты от белых булок отворачиваешься. Раньше такие-то по праздникам только ели.

Ниночка уже слышала это. Годы детства и молодости матери представлялись ей такими далекими, что рассказы о них почти ее не трогали. Мать иногда внушала дочери, чтобы та ценила родительскую заботу, а для наглядности в пример ставила себя. «Ты ведь вот не знаешь даже, что это за валёк такой, — говорила она, — а я плакала от него. Двенадцать лет мне было, война шла. Послали нас, школьников, на молотильный участок лен колотить. Колотили его бельевыми вальками. Сейчас нет их ни у кого, а тогда в каждом дому были. А ручонки-то у нас тоненькие, сами-то мы слабенькие. И вот сидишь на скамейке, сноп перед тобой, а ты его по колоколушкам колотишь. Сначала ничего, а потом опустишь валек-то, а поднять никаких сил нету. Сидишь и плачешь…»

Бывало, мать вяжет зимой варежки или носки шерстяные и рассказывает. Так вот всю жизнь свою пересказала, и Ниночка знает ее наизусть. Она знает, как трудно приходилось матери в детстве, потому что была война. А потом война окончилась, но легче не стало. Знает Ниночка и о том, что многие подруги матери, когда подросли, ушли на строчевышивальную фабрику, а она вот в колхозе осталась. Знает, как ломала ее колхозная работа. И еще она знает, как мать вышла замуж «за молчуна этого». Молчуном мать в глаза и за глаза называет отца и объясняет его несловоохотливость канцелярской работой, требующей полного внимания, сосредоточенности. Отца она любит, но по-своему. Когда-то за ней наперебой ухаживали местные парни, но они ее не интересовали, потому что она знала их «как облупленных». А вот приезжий счетовод ее заинтересовал — и прежде всего своей обходительностью, вежливостью, скромностью, то есть как раз тем, чего и в помине не было у местных парней. Ниночка не понимает, как это можно любить человека за вежливость и обходительность. Разные они с матерью люди, совсем разные…

— А ведь уже половина одиннадцатого!

Мать всполошилась, заметалась по избе, убирая со стола.

— До полденной донки надо успеть лук повыдергать.

Ниночка резко повернулась к матери.

— Мама, а почему ты меня не заставишь выдергать его?

— Тебя? Дергать лук? — удивилась мать. — Да его же, милые, целых четыре гряды!

— Да хоть десять! Делать-то мне нечего. Я же с ума здесь сойду!

Такого оборота мать, видимо, не ожидала, а потому растерялась.

— Ну, хорошо, хорошо, — согласилась она, — пойдем вместе. Одной-то тебе и вправду будет тошно.

И они направились в огород, благо он был в двух шагах, через дорогу. Солнце грело по-летнему, но в воздухе уже чувствовалась прозрачность, легкая, едва ощутимая стынь — предвестники близкой осени. Да и в зелени деревьев уже обозначились первые «седины» — робкая пока, разрозненная желтизна, которая будет теперь с каждым днем умножаться, и ничто уже не остановит этот постепенно набирающий силу пожар.

Яблони в огороде обвисли под тяжестью зреющих плодов. Часть их осыпалась на землю.

Мать подошла к ближайшему дереву и стала собирать опавшие яблоки.

— Корова их ест за милую душу, — пояснила она дочери.

— У вас, я гляжу, ничего не пропадает, — заметила Ниночка.

— А как же, доченька! Добро не должно пропадать. Все, что выросло, в дело надо употребить. Так меня отец с матерью учили.

— А меня ты почему не учишь?

— Как же так не учу, доченька! — опешила мать. — Все время об этом говорю.

— Значит, тебя по-другому учили. Говорить — мало.

— Время сейчас, доченька, другое. Мы ведь сызмальства крестьянствовать учились. Помню, отец с матерью сено возили, меня с собой взяли. Я тогда маленькая была, меня на воз посадили. Отец лошадь под уздцы ведет, а мать идет сзади. Сенинка упадет с возу — она подберет ее.

— Это в личном хозяйстве так. А в колхозе?

— И в колхозе поначалу так работали. Мне моя мама рассказывала, твоя бабушка. Я-то уж позднее родилась, предвоенные годы плохо помню, а вот военные запомнила.