Вадим Фадин - Хор мальчиков

— И тут случилось с мамой… — начала Ирма, и Мария тотчас вообразила продолжение: приступ среди ночи, вызов скорой, тусклый больничный коридор, палата на шесть, на восемь человек и потом уже, спустя дни — невозможность оставить больную, которую никто другой, даже другая её дочь, не стал бы выхаживать так заботливо, да его, этого другого, и не нашлось бы, оттого что близкие работали с утра до ночи; теперь Ирме впору было вообще не ехать.

Отложить отъезд на какое-то время оказалось почти невозможно, дозволялось лишь отказаться, навсегда, оттого что чиновники различали в чужой речи только «да» и «нет», не понимая объяснений, и с какими бы оговорками это «нет» ни произносилось, повторных предложении, приглашений и разрешений можно было не ждать. Ирме всё же пошли навстречу, пообещав отсрочку, но — лишь на словах, которым она боялась довериться; чтобы как-то подстраховаться, зацепившись на том, дальнем берегу хотя бы коготочком, она настояла, чтобы Марк отправился один.

Он возражал, но неубедительно, словно лишь из порядочности, наверняка про себя соглашаясь с её доводом: «Если сейчас останемся оба, то не уедем уже никогда», и всё-таки уехал, а Ирма потом казнилась, что прогнала его. В конце концов попала за границу и она, только, как в старой американской байке, это вышло хорошо, да не очень. С первого взгляда разглядев в местном пейзаже молочные реки в кисельных берегах, она скоро, совсем скоро стала находить в молоке — водичку, в иных делах — недоделки, а за словами — недомолвки. По всем правилам как раз так и должно было случиться, оттого что задержи человека на пороге, а то и верни на минутку, пока не ушёл далеко — и потом его дорога не будет гладкой, а измучит объездами и колдобинами. Для Ирмы несуразицы начались ещё дома, когда в новых бумагах она обнаружила, что местом её будущего проживания назначен вовсе не Кёльн, где уже обосновался муж, а неизвестный ей город в бывшей советской зоне. На исправление этой будто бы простой описки могли уйти месяцы, и ей посоветовали разобраться с этим уже на месте; она сдалась, вспомнив собственный принцип — зацепляться поначалу хотя бы как-нибудь. Её коготок, однако, увяз в первый же день. Тогда она получила бессрочный вид на жительство и порадовалась, не ведая, что теперь приписана не просто к Германии, а к единственной назначенной ей федеральной земле и не вольна перебраться в другую; знающие люди (а в лагере — в хайме — в общежитии каждый мнил себя знающим) сочувственно растолковали, как трудно будет избавиться от соответствующего штампа в паспорте. На скорый переезд в Кёльн, говорили они, надеяться не стоило.

— На скорый — да, вряд ли, — согласилась Мария. — Но всё сделается, не волнуйтесь — и с мужем встретитесь, и работу найдёте: в западных землях с ней попроще. Правда, если почитать объявления, приглашают одну молодёжь. Для вас-то это не минус…

Мария внимательно вгляделась в свою собеседницу. Поначалу та показалась ей чуть ли не школьницей, но теперь было видно, что Ирме, востроносой, худенькой и яркой, на самом деле уже под тридцать. Мария отвыкла от таких лиц, от сочного цвета, застав чужую страну в разгар моды на фальшивую натуральность — бескровные рты, прямые, как солома, патлы (хотя и без соломинок в них), белёсые ресницы, потные носы; озирая горы товара в парфюмерных магазинах, она недоумевала: для кого это?

Сама Ирма, похоже, не знала, какое впечатление производит своей внешностью, да это вдруг стало ей едва ли не безразлично уже через несколько дней новой жизни — когда увидела, сколь незначительные роли ей предстоит играть отныне. Странным образом это её будто бы успокоило, но нет, это не успокоение было, а уступка усталости да напряжению, в котором дома прошло последнее время. Из-за этого спада её уже меньше пугала неизбежная перемена профессии: не всё ли равно, думала она, с каким дипломом на руках быть безработной.

Мария, наблюдая это, находила сомнения и недовольство своей соседки не важными и не скрывала, что завидует ей, хотя бы представлявшей, куда двинется дальше, прочь из провинции; следовало лишь заметить вслух, что ничто не делается само собою и что молодой женщине, пусть и готовой сию минуту сняться с места, придётся потерпеть, потосковать на чемоданах — вот курсы и пригодятся, чтобы заполнить пустое время. На первых порах Ирму следовало б опекать, показывая ходы и выходы, даже если бы та и без неё перестала плутать, — да сегодня Марии и самой не помешал бы проводник: она вдруг болезненно ощутила — словно не ведала об этом раньше, — как плохо, что ей не с кем поделиться ничем важным или даже что не от кого выслушать такой совет, чтобы поступить вопреки. Положительно, ей необходимо было чьё-нибудь присутствие рядом, потому что «ум хорошо, а два лучше» — это была поговорка для детей, она же поняла, что два — не только лучше, но что меньше этого не должно быть, иначе нельзя выжить, и удивлялась самой себе, недавно в одиночку одолевшей самые трудные месяцы.