Вадим Фадин - Хор мальчиков

Она всё жалела, что Свешников не приехал в Германию годом раньше.

Оттого, что его не было рядом тогда и не оказалось — теперь, Марии уже мерещилось, что это отсутствие вообще не имело начала; от того же, что не начиналось, нечего ждать и конца. Она уверилась, что Свешников не вернётся.

Он не вернётся, внушала себе Мария, оттого что его доводы в пользу этой нелепой поездки звучали детским лепетом, и он знал это, соглашался, что в действительности наверняка не существует никакого долга и грабительских условий, и, тем не менее, твердил: «Подумай: а вдруг это правда? И я оставлю человека в беде?» — одновременно соглашаясь с Марией в том, что не будь всё выдумкой, Раиса помчалась бы в Москву сама, сначала поклянчив хотя бы сколько-нибудь денег по общежитиям, у знакомых и незнакомых. «Я бы первая не дала», — предупредила его вопрос Мария, на что Дмитрий Алексеевич спокойно напомнил: «Не волнуйся, она здесь столько не достанет. Деньги есть у многих, да никто не проговорится». Сам он отправился с пустыми руками, и Мария готова была заподозрить, что — вовсе не к пасынку на выручку.

Она хотела удержать его на месте, а на деле — помогала, и довольно живо — не в сборах, в этом он и сам поднаторел, а в умственных приготовлениях к вылазке; тем не менее Марии после проводов стали чудиться некие неловкости: не прошло и пары дней, а она обнаружила, что её не интересует, как повернутся дела в Москве (не оттого ли, что они могли повернуться лишь единственным образом и она знала как?), — и застыдилась этого. Марию больше занимало, что совсем скоро (вот тут и мелькнула мысль, что в случае какой-нибудь несуразицы со Свешниковым, то уже и — всегда) ей придётся многое решать самой и уже не на кого будет переложить внезапные какие-нибудь хлопоты — никогда, вплоть до конца дней, до безымянного конца. Не в её годы было особенно задумываться об этом, так что она сразу одёрнула себя — и всё ж едва не выложила нечто подобное первому встречному слушателю, Ирме.

Не спохватись она, пришлось бы рассказывать ещё и другое: не только рассчитывать вслух свой земной век, а и живописать вещи попроще и посекретнее, вроде своих love stories, включая последнюю, для которой пришлось бы присочинить каприз, заставивший уйти от любовника; ложь, думала она, простится, если самой считать её художественным вымыслом и если завершить историю счастливым концом.

Но в её жизни, как убедила себя она, больше не могло быть никакого счастья, и нужно согласиться с тем, что на Свешникове свет не сходится клином и что напрасно она сегодня взвинчивала себя; чем придумывать невозможные варианты, не лучше ль было б погадать на ромашке: любит — не любит?..

Он сам не раз говорил ей, что теперь в России можно только пропасть.

— Твои усилия, выходит, будут напрасны, — ответила на это Мария в последний день. — К тому же ещё не произошло никакого криминала, готов только замысел, а мы — строим догадки. Как ты его разоблачишь любительскими средствами? Это безумие.

— Тот, кого убьют, ничего не потеряет, — неожиданно проговорил Дмитрий Алексеевич.

— Вот и брось стараться.

— Зря я всё тебе рассказал — не хотел же поначалу… Но — поеду: надо же забрать книги.

— Слава Богу, нашёл предлог. Я всё-таки повторю: не забывай, что физически ничего не произошло, живых денег там не было — подумай, быть может, это удастся как-то использовать? Ставки делаются на словах, а сама игра — вопрос везения, да?

— Какое уж везение… Наверняка он нарвался на профессиональных шулеров.

— Тот, кто убьёт, ничего не выиграет, — подумав, заявила Мария.

— Долг не пропадёт.

— Хочешь, я поеду с тобой?

Нет, этого он не хотел. Но и Мария призналась себе, что сказала так лишь ради красного словца, в душе надеясь, что Свешников возразит. «Там можно только пропасть», — помнила она.

— У вас просто сумасшедшая почта, — сказала Ирма, поспешно вскрывая конверт. — Смотри, он это написал только вчера!

— Если твой милый не перепутал числа… — отозвалась Мария, не так давно и сама удивлявшаяся здешней расторопности. — Да не читай же на лестнице: упадёшь.

— Тут и читать нечего: всего-то полстранички.

Письма, которые Ирма получала раньше, в России, были намного пространнее, она даже недоумевала: откуда столько слов? — и ей было стыдно отвечать коротенькими записками, а писать длинно не получалось, словно не хватало дыхания; вдобавок у неё плохо связывались концы и начала. Со временем ей всё-таки пришёл в голову удобный способ: больше не сочинять послания в один присест, а, едва отправив очередное письмо, тотчас браться за следующее — положив на стол лист чистой бумаги, каждый день записывать на нём хотя бы что-нибудь, строчку-другую: сегодня одно, завтра — совсем другое. В итоге получался сумбур, но — пространный, и она бывала довольна и оправдывалась перед собою: «Ведь и никто не умеет писать, и никогда уже не научится, потому что всякая переписка излишня, когда есть телефон». Но для неё как раз телефона больше будто бы и не существовало: звонить из России в Германию было не по карману, а теперь оказалось, что из одного немецкого города в другой — тоже.