Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

— В самом деле, как мы могли пройти мимо такого стиха, — оценил Азаров. — То, что его нет в школьной программе, не освобождает нас от ответственности за свое невежество.

— В том-то все и дело. Призвание человека самому становится свободней и дарить свободу других. Я был вице-премьером, у меня было много власти. Я стал припоминать: много ли я привнес свободы на своем посту? И вынужден был констатировать, что такого почти не было. Когда сам не сделал то, что мог бы сделать, когда другие не позволили. Знаешь, у нас удивительная страна, почти все наши усилия сводятся к тому, чтобы сократить людям поле свободы и навязывать им все новые ограничения. Зачем мы так поступаем, не понятно, но это у нас просто сидит на генетическом уровне. Сами себе вредим; если отнимает у людей свободу, никого развития не получаем. Мысль вроде бы простая, а не доходит до многих.

— Вот потому я и занимаюсь тем, чем занимаюсь, — сказал Азаров.

Герман Владимирович задумчиво посмотрел на сына.

— Удивительное дело, прочитав это маленькое стихотворение, я понял больше, чем после прочтения десятка умных книг. Меня не отпускает ощущение какого-то прозрения. Давно со мной такого не случалось. Вот и значение твоей деятельности стал осознавать лучше. Согласись, Алеша, странная все же штука жизнь.

— Странная, — согласился Азаров. Он подумал о Соланж. Может, все-таки отцу рассказать о том, что произошло?

— И все-таки ты какой-то не такой, — констатировал Герман Владимирович.

— Я рад, что мы с тобой поговорили, отец.

— Очень тебя прошу, себя береги и Ростика. Не рискуйте понапрасну. Этот чертов вирус и эта чертова власть одинаково опасны. А кто больше, поди, разберись.

— Надо мне тоже выучить наизусть эту «Птичку», — улыбнулся Азаров. — Как там заканчивается?

— Когда хоть одному творенью, Я мог свободу даровать! — процитировал Герман Владимирович.

— Мне кажется, я сделал что-то не то.

— О чем это ты?

— Я разговаривал с этой француженкой.

— И что?

— Понимаешь, мой отец и она, в общем, они вместе. И вроде бы даже собираются пожениться.

— Вот здорово!

— Ты так думаешь?

— Конечно. Они прекрасная пара. Твой отец больше подходит ей, чем дядя Святослав. Я рада за них.

Ростислав немного недоуменно посмотрел на Ренату. Они сидели в ее комнате.

— Ты в этом уверенна? — спросил Ростик.

— В чем?

— Что они прекрасная пара. Я сказал ей, чтобы она даже не думала выходить за папу.

Рената изумленно посмотрела на него.

— Ну, ты и дурак! — заявила она.

— Это еще почему? — обиделся Ростик.

— Во-первых, это не твое дело, им это решать, во-вторых, на каком основании ты потребовал такое от нее?

— Я надеюсь, что мои родители снова будут вместе.

— Ты этого хочешь? — удивилась Рената.

— Очень, — признался Ростик.

— Я тебя понимаю, — задумчиво произнесла девушка. — А вот мои родители вроде бы собираются разводиться.

— Твои? — пришла очередь изумляться Ростику.

— Да, — подтвердила Рената.

— Почему? Мне они казались крепкой парой.

— У них большие разногласия.

— В чем?

Некоторое время Рената молчала.

— Не могу тебе сказать, это наш семейный секрет.

— Как хочешь, — обиженно произнес Ростик.

Рената посмотрела на него.

— Понимаешь, наша семья раскололась на две части. В одной я и мама, в другой — папа и брат. И мы уже вряд ли найдем общий язык. — В голосе Ренаты прозвучали грустные интонации. — И пока прошу тебя, не спрашивай ни о чем.

— Хорошо, — неохотно согласился Ростик.

— А по поводу твоего отца и Соланж — не лезь. Пусть они сами решают. Мне очень нравится твоя мама, хотя я ее видела всего несколько раз. И когда твои родители развелись, была удивлена. Но если это случилось, значит, были на то причины. Ты можешь их не знать, а судишь. Тебе надо в первую очередь думать о счастье своего отца.

— А о счастье матери?

— Тоже. Возможно, она найдет другого мужчину. Это абсолютно нормально. Ты уж очень непримиримый, Ростик, хочешь, чтобы все было только по-твоему. Так не бывает.

— Папа часто мне тоже это повторяет. И Соланж тоже об этом сказала.

— Вот видишь, все такого мнения. Я все-таки тебя старше, поэтому послушай меня.

— Меньше чем на три года.

— Не так уж и мало. Так, вот, братик, заруби себе на носу, никогда не встревай в чужие отношения, даже самых близких тебе людей. Пусть они сами решают их. У тебя нет никакого права навязывать им свою волю.

— Соланж мне тоже говорила нечто подобное.