Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

— И я от нее не отказываюсь. Только я хочу сделать ее не счастливой, а свободной.

— Разве это не одно и то же?

— Свобода не всех делает счастливыми. Счастливым может себя сделать только сам человек. И для этого свобода ему нужна не всегда. Вот такой парадокс.

— Но тогда есть ли смысл в твоей борьбе, Алексей?

— Есть. Рабство рано или поздно нас всех погубит. И счастливых и не счастливых. И знаешь, я с некоторых пор воспринимаю свободу, в том числе и с точки зрения эстетического начала. Любая зависимость смотрится омерзительно. Когда я вижу этих высокопоставленных лизоблюдов, то понимаю, насколько омерзителен может быть человек. Дальше ему и падать некуда.

— Ну, падать всегда есть куда, — насмешливо протянула Соланж. — В любом обществе таких людей много.

— Возможно. Но у нас их, во-первых, уж слишком много, а во-вторых, они все сгрудились вокруг трона. И нас всех хотят сделать такими же мерзавцами, только без прав.

— Но твой сын не такой. Мне кажется, он никогда не будет лизоблюдом.

— За это я его и люблю.

— А он тебя?

Азаров кивнул головой.

— Соланж, не сомневайся, ты с ним поладишь. Может, не сразу.

Француженка задумалась.

— Нет, Алексей, пока вы с ним не договоритесь, вместе нам не бывать.

— Но…

— Я сказала. Ты не представляешь, какой я могу быть упрямой. Можешь поинтересоваться у Святослава.

— Поверю тебе на слово, — безрадостно проговорил Азаров.

— Хорошо, тогда я пойду. И не останавливай меня.

Азаров проводил взглядом Соланж. Как же все быстро меняется, еще час назад он был самым счастливым человеком в мире, а сейчас полон отчаяния.

Прошло не меньше часа, а Азаров по-прежнему чувствовал ноющую тяжесть в груди. Все произошло столь стремительно и неожиданно, что он был застигнут врасплох, словно нападением из-за угла. Хотелось избавиться от этого ощущения, но вот как он не представлял. Первый возникший импульс — немедленно найти сына и высказать ему все, что он думает об его поступке. Азаров даже вышел из комнаты, но почти сразу же вернулся. Поговорить с Ростиком надо, но не сейчас, они просто рассорятся без всякой пользы. Ростик упрям, если ему что-то взбредет в голову, это не выковоришь никакими усилиями. Для этого разговора надо немного остыть.

Пожалуй, единственный приемлемый для него собеседник — отец. К тому же его просто надо проведать. Если с ним все хорошо, завтра он, Азаров, отсюда уедет. Ничего не может больше задержать его.

Герман Владимирович лежал в кровати и читал книгу.

— Не помешаю? — спросил Азаров.

— Что ты, я только рад. Болеть — это так скучно. — Герман Владимирович внимательно посмотрел на сына. — У тебя ничего не случилось?

— А что?

— Взгляд у тебя какой-то тусклый, словно ты чем-то сильно огорчен.

— Да нет, папа, все как обычно, — заверил его Азаров. — Завтра твердо решил — мы с Ростиком уезжаем. Хватить отсиживаться, пора активней заниматься делом.

— Не рано ли, Алеша? — покачал головой Герман Владимирович. — Эпидемия в разгаре и не собирается отступать.

— Я понимаю, но сколько можно тут сидеть. Да и с хозяином всей этой роскоши у нас усиливается напряжение. Так что самое время.

— Знаешь, Алексей, я, наверное, не правильно поступил, что попросил тебя приехать сюда. Тебе действительно лучше не общаться с Мишей, ничем хорошим это не кончится. Поэтому извини меня.

— Да, ладно, папа, мы, конечно, с братцем антиподы, но не до такой же степени, что готовы вцепиться в глотку друг друга. Разве только иногда, когда уж припрет. Главное вовремя разъехаться.

— Это та правильно заметил, — согласился Герман Владимирович.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом. Что читаешь? — кивнул Азаров на книгу в руках отца.

— Сегодня у меня на очереди Пушкин. И знаешь, я открыл у него одно стихотворение. Даже странно, что раньше его не читал. Или читал, но начисто забыл.

— И что за стихотворение?

— «Птичка». Помнишь?

Азаров напряг память.

— Что-то нет.

Герман Владимирович кивнул головой.

— Я так и думал. Стихотворение очень простое, а смысл такой глубокий, что я даже в первое мгновение не поверил. Что значит гений. Хочешь, прочту. Я его запомнил с двух раз.

— Конечно.

Ну как?