Анастасия Петрова - Свободная страна [litres]

– И мы должны верить в это, потому что… ты так хочешь. – Оксана стояла бледная и еле шевелила губами. – Как ты могла! – воскликнула она, повернувшись к Юле и все еще держась за подоконник.

– Он же мой сын! Я, – Юля запнулась, – я хотела сохранить ему жизнь. Я надеялась, что он исправится или… Я не знаю, я просто хотела, чтобы он жил. – Юля развела руками.

– Но он… преступник! – Оксана подняла плечи.

– Но не убийца!

– Но мы этого точно не знаем.

– Нет, я знаю. Я – знаю.

– Уму непостижимо! Это просто невероятно!

– Я не могла его сдать.

– И что нам теперь делать? Твой сын преступник, все сейчас узнают, кто его мать. Кто подруга его матери, все и так знают. А Жене должны в этом году президентскую премию вручать. Супер. Нас всех посадят. Даже если не посадят, то бизнес уж точно прогорит. Твое вранье все погубит, – заключила Оксана и сложила руки замочком.

– Ты думаешь о бизнесе, а я о том, что вычеркнула сына из жизни! – Юля закрыла лицо руками. – У меня ощущение, что я совершила и продолжаю совершать какой-то страшный грех. Какая мать предпочтет собственную жизнь?

Оксана подошла и взяла Юлю за руки.

– Главное сейчас – не глупи, не говори полиции, что ты его видела. Исчез и точка.

– У меня такое ощущение, что меня посадят. А еще… у меня такое ощущение, что я не буду возражать. Я хочу, чтобы меня наказали. Я хочу.

Сразу после разговора с Оксаной Юлю отвезли в СИЗО. Два часа она чего-то ждала, сидя на деревянной скамье в комнате, похожей на пещеру. Стены были выкрашены серой краской, за маленьким столиком сидел охранник, за спиной у Юли висело зеркало. Она почти не почувствовала, как прошли два часа, ее словно погрузили в сон наяву. Она проснулась, когда появился человек в форме и сказал, чтобы она прошла по коридору – на оформление. В другой безликой комнате люди, одетые не в форму, а в обычные костюмы, мужчина и женщина, усадили Юлю за стол и допросили. Они хотели знать, когда Артемка сбежал, почему сбежал, с кем общался, связывался ли с ней за эти годы. Юля была не готова. Она не планировала говорить об этом, забыла про меры предосторожности, забыла про адвокатов. Она говорила, что не видела Артемку с тех пор, как он исчез, но ей задавали одни и те же вопросы снова и снова, ловили на словах, загоняли в угол, она начинала сомневаться, медлила, путалась и видела, что ей не верят. Допрос закончился, и Юлю попросили подождать еще. Затем отвели в камеру. Никита был в таком отчаянии, что заявил следователю, мол, Юля сотрудничала с полицией на Алтае. Следователь обратился к прокурору. Юле это не помогло абсолютно, а вот Мишку на следующий же день засунули в камеру.

На допросе он во всем признался, рассказал все как есть, ничего не скрыл, объяснил, что Юля от горя была психически не в форме, есть даже выписка врача о нервном срыве. Мишка заявил, что сначала предложил не искать Артема, а потом, когда тот нашелся, он сам принял решение не сообщать коллегам, потому что знал мальчика с детства и боялся за него.

Юлин адвокат взял карты в руки и стал упирать на то, что Юля была не в себе, когда сын пропал, принимала психотропные вещества, лечилась от нервного срыва и не может отвечать за свои поступки. Однако на Юлином мнимом сумасшествии защиту выстроить не получилось. Кроме того, Юля утверждала, что Мишка ни в чем не виноват и вообще про Артема ничего не знал, ей не помогал и с ней не виделся. Ложь выглядела очевидной и только вредила. Мишку посадили. Шамана привлечь не удалось, потому что он два года как скончался. Причастность Артема к террористической деятельности доказать не могли. Отыскать его не удавалось. Юлю не отпускали. Адвокат заявил, что на самом деле Юлю могут держать до бесконечности. Никита решил сменить адвоката.

На свободе, внутри города, вне стен СИЗО Никита и Оксана с Женей представляли себе, что происходит с Юлей. Они представляли, какой запах она вдыхает – сырости, отходов или, возможно, краски. Представляли, какую еду она ест – бело-голубые переваренные холодные яйца, кашу, возможно, манную, очень жидкую или, наоборот, недоваренную, с комками. Представляли, по какому полу она ступает – грязному, почти черному от грязи, заплеванному. Представляли общую душевую – серую, грязную, вонючую, такую, в которой даже вода кажется бензином – и Юля хочет надеть хотя бы резиновые шлепанцы, а у нее нету, хочет помыть голову шампунем, а у нее даже мыла нормального нет, хочет вытереться чистым полотенцем, но ей вручают тряпку, к которой страшно прикасаться. Потом она, стуча зубами от холода, идет по коридору, натянув на мокрое тело ту же одежду, что вчера, позавчера, две недели назад, месяц назад – тот же свитер, тот же лифчик, те же трусы, которые давно пора выбросить. Она идет по коридору, чьи стены и впрямь обладают слухом, и боится, что кто-то услышит ее мысли, проникнет в ее голову, внедрится в ее телесность, чтобы впечатать свою волю. Она заходит в камеру, где сидят еще шесть или десять человек, и от каждого несет, и каждый, даже если молчит, мешает одним своим присутствием, каждый оказывается толпой, содержит в себе все характеристики толпы, все признаки, все отличительные черты. В камере один человек – толпа, а несколько – глобальное перенаселение, с которым надо бороться любыми способами. И Юля постепенно звереет, так же, как звереют все остальные. Ей внезапно начинает хотеться перестрелять всех соседей по койкам, и она ловит себя на том, что теперь уже понимает, что значит ненавидеть людей. Койка железная, с тоненьким дырявым матрасом, простыни нет, одеяла нет, подушки – только у пяти задержанных. Юля лежит в одежде, в сапогах, потому что холодно, и смотрит в тусклый зеленоватый потолок с желтыми подтеками и в трещинах. Взгляд медленно сползает по зеленой облупленной стене – вместе с тараканом, который бежит сверху вниз. У заключенных есть игра – раздави таракана. Это увлекательно. Команды следят за тараканом, а кто первый набросится и прихлопнет, тот победил. Играть можно долго – тараканы очень быстрые.