Алексей Винокуров - Темные вершины [litres]

– Нет, конечно. Кричал, что во всем виноват Чубакка. И что, если бы не Чубакка этот самый, все бы у нас было хорошо, и дедушка его тоже был бы жив.

– А ты что?

– А я ему объяснила, что пенсиями не Чубакка занимается. И что если он хочет отомстить, то может застрелить министра экономики, а также министра социального развития и всех их замов вместе с секретаршами и аппаратом. Тут он чуть-чуть остыл и уже мог говорить разумно.

Василий подцепил вилкой протекший дырявый пельмень, не горячий уже, остывший до теплого, отправил в рот, прожевал, задумчиво посмотрел в окно…

– Что в итоге?

– Растолковала ему, что он теперь в резерве Ордена, взяла клятву без команды ничего не предпринимать и отправила домой.

Василий секунду подумал, потом удовлетворенно кивнул головой.

– Молодец, девка. Хороший из тебя будет рыцарь. Умный.

На щеках Насти расцвели пунцовые розы и тут же увяли, стали бледными.

– Я все-таки не понимаю, – сказала она озабоченно, – что с Быстроногим?

– А что с Быстроногим? – Василий не глядел на нее.

– Он какой-то не такой… Не дал починить связь. Прогнал нас. Что за срочность такая? Тебе не кажется, что происходит что-то странное?..

Старый рыцарь только головой покачал.

– Происходит, – отвечал он хмуро. – Хоть и не знаю, что. На моей памяти такого не было.

Они умолкли, дружно ткнули вилками в пельмени. Настя рассеянно посмотрела в пыльное, грязное, почти не пропускавшее света окно.

– Может быть, великий капитул?

Василий задумался. Выплюнул изо рта кусочек салфетки, контрабандой забравшийся в пельмень, постукивал вилкой по столу.

– Капитул, говоришь? Ну разве что экстренный. Созванный срочно, притом вручную, гонцами – пневмопочта-то не работает.

Он вздохнул.

– Хотел бы я знать, что там у них стряслось, раз они вне срока созывают великий капитул. Кадавр, что ли, восстал…

Василий осекся – Настя пнула его ногой под столом.

В пельменную вошли два хранителя в черной форме, внимательно осматривали помещение, проталкивались сквозь клиентов, явно искали кого-то. Если человек, как им казалось, пытался спрятать лицо, не стеснялись, брали за подбородок, поднимали вверх, к свету, чтобы лучше видеть.

Настя почувствовала, как покрывается гусиной кожей.

– Это за мной, – прошептала она. – Из-за Чубакки…

– Стой, не дергайся, – тоже шепотом велел ей Василий. – Ешь.

Он наколол на вилку ускользающий пельмень, исподлобья мазнул взглядом по хранителям. Один молодой, рыжий, высокий, второй лет сорока, видимо, старший у них, с лицом жестким, твердым. Судя по виду, оба опытные, тертые, на кривой козе не объедешь… Еще пара минут у них с Настей имеется, а потом придется что-то делать.

Вопрос только – что?

Можно, конечно, попробовать прорваться к выходу, а там – давай бог ноги! А если стрелять начнут? Да и на улице в случае чего не убежишь, подоспеет полиция, повяжут, отведут в участок. А там уж и хранители подтянутся, начнут развязывать языки, а это они умеют, дело знакомое, вкусное, любимое. Ах ты, черт, надо же было такому случиться! А все келейность дурацкая и гонор гонцов…

Хранители между тем хоть и не быстро, но подвигались к ним, проталкивались через толпу, все так же зорко поглядывали по сторонам.

Василий посмотрел на Настю. Она наклонила голову, замерла, только плечи чуть подрагивали. Ах, как глупо это все, глупо и не ко времени. Сидели бы они себе на Усиевича, да пусть бы даже и капитул там собрался – тихо заперлись бы в ванной, и все дела. Но нет, надо было их выгнать, там, видишь ли, секретность… а что теперь с девчонкой будет?

Может, изобразить пьяного, броситься, отвлечь внимание, а она тем временем прорвется к дверям? Хорошо, если прорвется, а вдруг клиенты задержат – у нас, известно, народ любит власти помогать, особенно когда его не просят. Да и не хотелось, признаться, самому идти в лапы хранителей. За нападение ему и срок могут выписать, а если начнут разбираться, что да почему, страшно подумать, до чего могут докопаться.

Документов хранители не спрашивали, видно, хорошо знали, кого ищут…

– Я побегу, – сквозь зубы проговорила Настя.

– С ума сошла… – прошипел он, старательно ужевывая пельмень – со стороны и непонятно было, что они разговаривают.

– Я не смогу, – сказала она умоляюще, – если меня возьмут, начнут пытать, боюсь, не выдержу, скажу все, что знаю…

Голос у нее дрожал, глаза были на ровном месте.

Ах ты, черт, вот тебе и гуси у бабуси, вот тебе и посвящение в рыцари! Но язык слесаря уже работал прежде головы, болтал, успокаивал: