Алексей Винокуров - Темные вершины [litres]

Вот именно поэтому, как к последнему приюту, направлялся сейчас Буш к дому дяди Коли, даже не предупредив о визите, – а впрочем, так оно и спокойнее.

Если бы кто сейчас подошел к стандартному шестнадцатиэтажному дому по улице Усиевича, поднялся бы на шестой этаж – лифтом или, если лифт сломан, то можно и пешком, пыхтя и кляня скуповатый ЖЭК, экономящий на ремонте, – и приложил ухо к коричневой дерматиновой двери с номером 34, то ничего бы он не услышал. Но если бы, ничего не услышав, не отошел бы сразу, а продолжал смиренно ожидать у моря погоды, рано или поздно терпение его было бы вознаграждено. До него донеслась бы тихая, завораживающая сердце песня, которую печально выводил чистый девичий голос…

Пение за дверью прервалось, стали слышны человеческие голоса.

– Что за песня такая?

– Старинная, колыбельная. Ее еще мне бабушка моя пела.

– Это бабушку твою, что ли, Кали зовут?

– Напрасно смеешься. У меня такая бабуля была – она, случись чего, самому кадавру горло могла перегрызть. Жалко, умерла старушка, а так бы сносу ей не было. Теперь таких не делают, теперь таких рожать надо…

Удивительный этот разговор происходил между двумя рыцарями Ордена – слесарем Василием и гимнасткой Настей, той самой, которая, по верному предположению Чубакки Рыжего, подбросила ему в сейф записку, переполошившую не только хранителей, но и самих триумвиров. Еще больше следовало бы напугаться базилевсу, потому что записка эта, при всей ее краткости, имела к нему самое прямое отношение. Но базилевсу никто ничего не сказал, и светоносный, как все думали, по-прежнему коротал время в сомнительной компании варана комодского, обыкновенного.

Тут, конечно, многие удивятся – как так вышло, что рыцарем тайного ордена сделалась женщина? На дворе, однако, стоял XXI век, много воды утекло со времен первых тамплиеров и розенкрейцеров, а женщины были эмансипированы раз и навсегда. Теперь они могли тайно, а равно и явно изъявлять свою волю на выборах и становиться не только леди, но даже и рыцарями.

Хотя, если начистоту, Настя была не совсем рыцарем, а всего только сквайром-оруженосцем. Причиной этому стали не половая дискриминация, как можно подумать, а лишь небольшой срок ее пребывания в Ордене. Теперь же, после удачно проведенной операции, Настю просто обязаны были посвятить в рыцари. Так, во всяком случае, считал слесарь Василий.

– Ты, Настасья, считай себя уже рыцарем, – говорил он солидно, перебирая свои слесарные причиндалы, которыми можно было починить не только водопровод, но и любую коммуникацию на свете. – Получишь светлый плащ, кинжал, начнешь бороться с мировым злом – все у тебя будет как у людей.

Такой взгляд на вещи, наверное, многих бы удивил, но Настя отнеслась к словам старого слесаря весьма серьезно. Пока Василий ковырял гаечными ключами дырку в раковине, она, разгладив мятую бумажку, вслух заучивала по ней клятву рыцаря.

– Я, имярек, рыцарь Ордена, клянусь моему господину и повелителю, и преемнику Князя Света, и всем его наследникам в вечной верности и послушании. Клянусь, что не только словом и делом, но и всеми силами души и разума моего буду служить высокой цели Ордена… Обещаю повиноваться Великому магистру Ордена и быть послушным, как того велят уставы, даже если и потребуют от меня отдать мою собственную жизнь…

Голос ее от волнения сорвался, она остановилась и посмотрела на Василия. Глаза у Насти, заметил тот, были тускло-голубые и будто слегка повытертые, как наше северное небо. Может, от природы так было, а может, это самое небо отражалось в них столько лет, что уже и глаза стали его частью.

– И такое случается, – кивнул Василий, не отрываясь от работы – он был рыцарь опытный, повидал на своем веку всякого. – Жизнь, милаха, не самое страшное, что можно потерять. Но только Орден на то и стоит, чтобы ни жизнь твоя, ни душа не понесли никакого урона.

Настя ничего не сказала на это, опустила глаза на линованный листок, где горел жарким огнем писанный от руки текст клятвы.