Игорь Малышев - Номах. Искры большого пожара

Крики проходящих перед Номахом остатков белого войска слились в беспорядочный визгливый грай. Серебрящаяся цепь, унося, швыряла и подбрасывала привязанных к ней людей, словно в каком-то безумном театре марионеток.

– Как на рыбалке, когда сеть из реки тянешь, – сказал, глядя перед собой, солдат.

Как и обещал Номах, после версты такого путешествия люди разбивались в кровавый кашель – куски мяса в лохмотьях мышц и острых изломах костей.

Потом где-то вдали грохот катящихся по рельсам платформ оборвался, и наступила тишина.

– Всех, кто остался на полотне, в реку, – распорядился Номах. – Пусть рыба погуляет. Не могилы же им рыть.

Нестор подошел к бредущему и раздраженно бормочущему что-то себе под нос Аршинову.

– Вот скажи мне, Петр, почему они «белая» кость, а мы «черная»? Откуда это пошло? Ведь и кости их не белей наших, и кровь не красней, и мясо не крепче…

Номах шел по залитому полуденным светом селу, отвечал улыбками на улыбки встречных, подмигивал девчатам, жал руки мужикам, клонил голову, встречая старика или старуху.

Вела его улица и вывела к храму. Большой, белый, нелюдимый, уходил он колоннами и колокольней вверх, в знойное, горячее и горящее небо.

Двери были приоткрыты. Номах прошел внутрь. Здесь стыла прохлада, ветер с легким шелестом гонял по гладкому полу жухлые листья. Никого вокруг, ни души. Номах поднял голову. Косые лучи, словно застывшие потоки стекла, обрушивались из окон.

Он сделал шаг, и эхо бабочками заметалось под сводами. Подошел к стоящей посреди храма иконе богородицы с младенцем на руках, поцеловал угол старой облупившейся доски.

Сел на ступеньку, ведущую к алтарю, посмотрел в пол.

– Тут ли ты, Господи?

– Тут, – не сразу раздался вздыхающий голос из алтаря.

– Одиноко тебе?

– Всегда одиноко было.

– Но сейчас-то, поди, особенно?

– Переживу.

Нестору представился старый седой, очень усталый Бог по ту сторону иконостаса.

– Получилось у нас, Господи.

– Вижу.

– Что скажешь?

– А что тут скажешь? Молодцы. Не верил я в вас. Только ведь и ты не верил, что получится. Так, Нестор?

– Так, Господи. Но хотел верить, не рассказать, до чего хотел.

– Знаю, видел.

Бог вздохнул, и эхо тонкими крыльями тронуло каждый выступ и уголок внутри храма. Тронуло, и снова застыла под сводами уходящая ввысь тишина.

– Селяне отсеялись, – отчего-то чуть виновато сказал Номах.

– Вовремя. Ты им скажи, чтобы трудов не жалели, и тогда осенью закрома ломиться будут.

– Да я им вроде как не командир больше. Кончилось мое время.

– Отставка?

– Так война кончилась. – Номах делано веселым взглядом обвел белые стены. – А то, что трудиться надо, они и без меня знают.

– То есть ты теперь, как и я, тоже не при делах, Нестор?

– Не при делах, Господи. Сапоги людям шью понемножку, на току помогаю. Ну а по большому-то счету, конечно, не при делах…

Они замолчали, уселись по иконам и крестам мотыльки эха.

– Я ведь, честно сказать, боялся к тебе на разговор идти, – сознался Номах.

– Что так?

– Думал, не примешь. Крови на мне много.

– Крови на тебе, Нестор, не то что много. Ты весь сплошь одна кровь.

Номах молчал.

– Смертей на тебе как капель в дождь.

– Знаю. Оттого и боялся.

– Что боялся, хорошо. Но что пришел, вдвойне хорошо.

Нестор снова не ответил.

Сухой виноградный лист, невесть как попавший сюда, прильнул к его ноге, принесенный движением воздуха.

Голос за иконостасом стал глуше.

– Не передать, какой ужас меня охватывал, когда я глядел на то, что вы тут творили. Это такая мука, Нестор, какую ни один анархист, большевик или белый ни под какими пытками не переживал. А пытать, согласись, вы тут научились.

Номах кивнул, не поднимая головы.

– Я ведь каждую вашу царапину, как свою, чувствую, а тут, начиная с четырнадцатого года, десять лет такого беспросветного зверства, что иногда казалось, что лучше бы мне себя убить.

Он заговорил еще тише.

– Никогда я не думал, что вы, мои дети, до такого зверства дойти сможете. Разного ждал, но вот так…

– Но ведь получилось в итоге, Господи? Смотри, по-нашему вышло. И хорошо ведь! Пусть и не по-твоему.

В алтаре долго молчали, потом светлый и спокойный голос согласился:

– Хорошо.

Номах, словно ученик, ободренный нежданной похвалой учителя, заговорил:

– А я ведь был уверен, ненавидеть будешь ты меня за то, что рай на земле строить собрался. Твои права узурпировал.