Игорь Малышев - Номах. Искры большого пожара

– Я правильно понимаю, что вы предлагаете мне рассказать все, что я знаю о положении дел в дивизии?

– Так точно.

– Но я почти ничего не знаю, я ополченец.

– Ерунда, я расскажу вам все, что нужно знать.

– И это будет правда? Правда о том, где находятся войска, сколько боеприпасов, каков боевой дух?

– Да.

– Но… Это же предательство!

– Если мы хотим, чтобы нам поверили, нужно рассказать правду. Мы не знаем, что известно им, поэтому надо быть, как это ни прискорбно, максимально честными.

Воск осташинского лица стал еще прозрачней.

– Это предательство!

– Вы жить хотите? Как вас зовут, кстати?

– Модест.

– Вот, Модест, вы жить хотите?

– Не такой же ценой!

– Другой нет.

– Я… Я не буду. А вы делайте, что хотите. Мне все равно.

– Я пытаюсь спасти вас. Вы что, не видите?

– Не такой же ценой! – чуть не закричал Модест.

– Давайте обойдемся без истерик, ладно? Вы хорошо подумали? Подумайте еще раз. Я искренне прошу вас, – пристально глядя ему в глаза, попросил офицер.

Руки Осташина дрожали, он отодвинулся от Потоцкого.

– Нет! Я же сказал уже.

– Вы совсем молоды. Вас ждет мать. Неужели вам не жалко ее слез? Ее здоровья? Отец. Вспомните о нем. Как они, ваши родители, переживут вашу гибель?

– А я? Как я переживу свое предательство? – спросил в ответ Модест.

– Переживете. Со временем все пройдет. Вы, повторюсь, молодой. Женитесь, заведете детей. Еще будете думать, как я мог лишить себя всего этого счастья? Ну? У вас есть невеста? Вы влюблены в кого-нибудь?

– При чем тут это?

– Да при том, что вас ожидает огромная счастливая жизнь, а вы хотите оставить ее тут, в этом сыром подвале! Подумайте, ну же!

Осташин отодвинулся еще дальше, почти упершись спиной в стену.

– Я не стану… Нет…

– Как хотите, – словно разом потеряв интерес, отмахнулся Потоцкий. – Ваша жизнь, вам решать.

Он резко выбросил руку, ударил Осташина затылком об угловатые камни стены. Глаза ополченца распахнулись и погасли. Обмякшее тело опустилось на ступени.

Потоцкий с сожалением посмотрел на него.

– Что ж за люди? Никого не жалко. Ни своей матери, ни чужой.

Вытащил из брюк узкий ремень, сделал петлю, привязал к бревну у потолка. Сверху просыпалась сухая земля, запорошила Потоцкому лицо, попала в глаза, приоткрытый от усердия рот.

Когда петля захлестнула его горло, Модест пришел в себя, рот его раскрылся, словно он собирался что-то сказать, правая рука поднялась, потянувшись к убийце, но ослабла на половине движения и упала.

Потоцкий поднялся наверх.

– Тут человек повесился! – заколотился он в дверь.

– Что?

– Юнкер повесился, говорю.

За его спиной оборвался душивший Осташина ремешок, и юноша мешком упал на землю. Кашляя так, словно пытаясь выблевать из себя все внутренности, Модест засучил ногами по скользкому полу, содрал петлю.

– Кто повесился? Что мелешь? – послышался голос часового.

– Черт! – беззвучно выругался Потоцкий и крикнул в дверь: – Нет… Я перепутал. Все в порядке. Он жив…

Лязгнул засов.

– Отойди от двери. Сам гляну, что там у вас.

Часовой, держа винтовку с примкнутым штыком наизготовку, открыл дверь, заглянул в полумрак погреба. Поручик закрылся рукой от хлынувшего в лицо света.

– Ты что, взаправду вешаться собрался? – весело крикнул Осташину молодой, румяный, как хлеб из печи, номаховец, глядя, как внизу полураздавленным жуком копошится ополченец. – Думаешь, мы тебя прикончить не сумеем? Напрасно. У нас это быстро. С вашим братом офицером никто церемониев разводить не станет. Раз-два и к стенке.

– Все хорошо, – прохрипел красный, как борщ, Осташин. – Это я сам… Сам…

– Ладно, не скучайте тут.

Дверь захлопнулась. Потоцкий опустил руку.

…Лев Задов смотрел на поручика пренебрежительно.

– Какой Шейнман? Что вы несете?

– Шейнман – командир разведки дыбенковской дивизии.

– И что я должен сделать? Побежать к нему с докладом о прибытии вашей светлости? – Задов подошел к стоящему перед ним со связанными руками Потоцкому, выдохнул плотное облако самосадного дыма ему в лицо. – Я прямо сейчас побегу, не возражаете? То-то он обрадуется.

Задов, кривляясь, замысловато повернулся, подошел к столу и приземлился на широкое кресло с витыми в облезшей позолоте ручками.

– Вот что я вам скажу. Плевать я хотел и на Дыбенко, и на Шейнмана. Тем более что последний по слухам вот-вот концы отдаст. Так что, если есть что рассказать, советую изложить мне. Если нет, я через две минуты найду вам подходящую стеночку и поставлю с ней целоваться. Я не шучу. – Он затянулся, разглядывая поручика.