Чжан Вэй - Старый корабль

Когда на следующий день он вышел на улицу, несколько человек с любопытством уставились на него. «Ну как там, в ивняке, славно поразвлёкся?» — хихикнул кто-то. «В книгах такое „рукоблудием“ называется!» — заржал другой. Ли Чжичана словно калёным железом обожгло, в голове загудело. Замерев, он повернулся и, не разбирая дороги, побежал назад. «Худо дело, худо!» — кричал он про себя… Позади раздался взрыв смеха, и кто-то заорал: «Видели! Все видели!»

С того времени молодой Ли Чжичан заперся дома и не показывался. Через несколько дней в посёлке почувствовали неладное. Партсекретарь улицы Гаодин Ли Юймин, тоже из рода Ли, явился лично и принялся стучать в дверь. Похоже, она была не только закрыта на засов, но и подпёрта изнутри, а также забита гвоздями. Ли Юймин повздыхал-повздыхал и ушёл, сказав, мол, пусть сам разбирается. Приходило ещё много народа, стучало, но результат был тот же. «Эх, семья Ли, семья Ли!» — вздыхали местные. Последним в дверь постучал Суй Бучжао. В городке, наверное, он один понимал людей из семьи Ли и, несмотря на разницу в летах, давно завязал дружбу с Ли Чжичаном. Он думал, что его друг сам выйдет, но постепенно эту надежду потерял и принялся колотить в дверь, громко ругаясь на чём свет стоит. «Не надо ругаться, дядюшка Суй, — послышался из-за двери слабый голос Ли Чжичана, — Чжичан недостоин тебя, Чжичан совершил постыдный поступок и теперь ему остаётся лишь умереть». Услышав такое, Суй Бучжао надолго задумался, потом повернулся и ушёл. Вернулся он с топором в руке и в три удара разнёс дверь. Ли Чжичан вышел навстречу, покачиваясь, тощий как спичка, с бледным лицом и спутавшимися в шар волосами: «Славно ты сработал, дядюшка, а теперь и меня так же раскрои своим топором». Суй Бучжао потемнел лицом и выдохнул: «Добро». Но пустил в дело не топор, а топорище — так хватил Ли Чжичана, что тот свалился на пол, с трудом поднялся, но второй удар снова свалил его. «Ну и слепец же я — подружиться с таким трусом!» — ругался старик, уперев руки на поясе. Повесив голову, Ли Чжичан сказал, что не может смотреть в глаза людям. «Да было бы из-за чего!» — рыкнул Суй Бучжао.

Он заставил Ли Чжичана умыться и причесаться, велел выпрямиться и высоко держать голову, и они вместе вышли на главную улицу Валичжэня. На них глазели, но выражения лиц были серьёзные, ни единого смешка.

В общем, произошедшее в тот день чуть не раздавило его. Но он не погиб, а под ударами топорища Суй Бучжао родился заново. И опять радовался и мучился по ночам, когда над головой крутились золотые колёса. Он не смел дотрагиваться до них, зная, что наступит день, и он установит их на фабрике. Но не хватало терпения. То же нетерпение, как тогда в ивняке. Возможно, страсть, которая обуревает его сегодня, есть изменённая форма той, что чуть не погубила его. Сплошное мучение, и он ничего не может с этим поделать. Нужно лишь решить для себя — первым делом вместе с техником Ли установить генератор для улицы Гаодин, чтобы превратить Валичжэнь в море света. Столько людей здесь уже пострадало от нехватки света! Один человек покупал в «Балийском универмаге» глиняного тигра, так урождённая Ван впотьмах подсунула ему игрушку с трещиной. А ещё одному, по прозванию Эр Хуай, было поручено сторожить заливные луга, так он вечно шатался вокруг во мраке, напоминая народу Чжао Додо в молодости. Ли Чжичан терпеть не мог, когда мимо быстрым шагом проходил этот тип.

Ли Чжичан частенько приходил на берег реки к старой мельничке и подолгу простаивал там, где вращались первые спроектированные им колёса. Мельничка громыхала подобно отдалённым раскатам грома. Через окошко был виден самый молчаливый потомок семьи Суй. Он тоже учится быть таким же бессловесным. Казалось, он, как и старый жёрнов, обладает некой силой, способной спокойно и невозмутимо перемолоть всё, что угодно. Но этот человек не издавал ни звука. Вот он встаёт, разравнивает гладким деревянным совком горки фасоли на ленте транспортёра, на обратном пути бросает взгляд наружу за дверь и поднимает вверх совок. Следуя за его взглядом, Ли Чжичан видит руку с трубкой и с ленцой направляющегося к мельничке Цзяньсу. Вот, оказывается, кому махал Баопу — младшему брату. Цзяньсу сунул трубку в рот и вошёл. Баопу предложил ему табуретку, но тот садиться не стал.

— В тот день, когда ты пил вино, — начал Баопу, — я боялся, что напьёшься, дома тебя поджидал…

Сначала Цзяньсу сохранял улыбочку на лице, потом она разом исчезла. На лице проступила бледность, как в тот вечер на площадке. Свесив голову, он выбивал свою трубку. Помолчал, потом негромко проговорил: