Чжан Вэй - Старый корабль

— Ну, а как быть с магазином? — спросил он. Ван тряхнула чёрными складками на шее, словно хищная птица, и уставилась на него:

— Магазин остаётся твоим! А я буду за ним смотреть. Я ведь всё время заботилась о твоём бизнесе.

Цзяньсу молчал, с усмешкой глядя через дверь магазина на небо.

Цзяньсу вернулся на фабрику. А урождённая Ван полностью взяла на себя управление «Балийским универмагом». Каждый день в определённое время она просиживала за прилавком пару часов, и торговля шла не хуже, чем раньше. Втихую она добавляла в чан с водкой апельсиновых корок и немного холодной воды. Оставшееся время она организовывала очень тщательно и, помимо забот по хозяйству, рано поутру отставляла все дела и отправлялась массировать спину Четвёртому Барину. С делами она справлялась играючи, только вот спина его последнее время тревожила. Четвёртому Барину через два года будет шестьдесят, здоровье у него отменное и энергии хоть отбавляй. Но он начал добреть, и больше всего в спине, что её и пугало. Урождённая Ван массировала ему спину не один десяток лет, её пальцы, которые лепили глиняных тигров, бегали как заведённые, доставляя Четвёртому Барину несказанное удовольствие. Но в последнее время она стала чувствовать, что силёнок не хватает. У Четвёртого Барина она нередко встречала Ханьчжан, его названную дочь, и однажды во время массажа обронила, что пора Ханьчжан сменить её. Раздобревшее тело Четвёртого Барина, чуть прикрытое простынёй, нетерпеливо повернулось на кане, но он лишь что-то промычал в ответ. С тех пор Ван об этом не упоминала. Когда она выходила из дома Четвёртого Барина, поднималось круглое красное солнце. Ван спешила в магазин и, чуть запыхавшаяся, вставала за прилавок.

Цзяньсу не очень-то хотелось приходить в магазин — на фабрике казалось интереснее. Появлялся он там раз в месяц, чтобы подвести баланс. Фабрика работала по-старому, как мануфактура, только название сменилось. Правда, ушло немало людей, не пожелавших работать на Додо, а новенькие были в основном женщины. Фабрика работала в непрерывном режиме, и персонал выходил в две смены. Ночью от жары работницы клевали носом, и было умилительно смотреть, как они устраиваются прикорнуть — кто у чана с крахмалом, кто у бассейна с холодной водой. Как техник-инструктор, Цзяньсу не должен был выходить на работу в определённые часы, он мог явиться в любое время. По ночам он приходил лишь в лёгкой сиреневой куртке и прямых синих брюках, заправленных в блестящие резиновые сапоги. Из-за густых чёрных волос лицо казалось ещё белее. Одну за другой он с насмешливой улыбочкой оглядывал спящих девиц. Через некоторое время лицо его бледнело ещё больше, а взгляд сверкал. Удивительное дело — хоть и стоял он так недолго, девицы начинали просыпаться и зевать в его сторону. А одна толстушка по имени Даси заходилась в кашле. Работница она была не из лучших и, промывая лапшу, нередко роняла целые связки у бассейна с холодной водой. Подошедший Цзяньсу зло пнул на полу комок лапши. Даси перестала кашлять, но заикала и уставилась на него. Но он прошёл мимо, поскрипывая новыми резиновыми сапогами. Работницы позёвывали, лениво вставали и начинали вылавливать ситами выжимки, их белоснежные фартуки развевались в сгустившемся тумане. В цехе быстро разносилось особое благоухание, похожее на аромат румян. Сверху завис стальной ковш с бесчисленными отверстиями, полный жидкого крахмала. Работник похлопал рукой по его верхней части, и оттуда заструились серебристые нити. Попадая в дышащий паром котёл, они тут же превращались в сверкающую прозрачную лапшу. Работник только что проснулся и с криком колотил по ковшу, покачивая головой. Чёткие ритмичные звуки были слышны во всём цехе. Цзяньсу уселся на деревянную табуретку и полчаса молча курил, поблёскивая глазами. Потом вдруг встал и с громким топотом выбежал из цеха, ни разу не обернувшись. Его статная, высокая фигура промелькнула мимо занятых работой женщин и скрылась.

Добежав до высокой бетонной платформы, где фабрика сушила лапшу, Цзяньсу остановился, переводя дух, задрал голову и стал смотреть на мокрые звёзды, прислушиваться к плеску реки и громыханию старой мельнички. В той стороне в окошке смутно виднелся свет: должно быть, Баопу сидит там на своей табуретке, следит за жёрновом. Цзяньсу пристально вглядывался в окошко, словно надеясь, что оно распахнётся или свет станет ярче. Потом разочарованно спустился с платформы, обогнул угол здания фабрики и остановился перед большим помещением. Внутри горел свет и раздавался храп. Он знал, что там спит хозяин фабрики «Крутой» Додо. Цзяньсу постоял немного, и рука сама потянулась к дверной ручке. Затаив дыхание, он толкнул дверь, вошёл, закрыл её за собой и осторожно повернулся. Додо лежал лицом вверх на тёплом кане в одних чёрных трусах из толстой ткани, они стояли колом и тошнотворно поблёскивали. С годами все валичжэньские, кроме Суй Бучжао, набирали вес. Свешивающееся брюхо Додо походило на большущую опухоль. Борода с проседью, лицо в жирных складках, странные красные пятна на щеках. Губы с налётом зелени приоткрыты, торчит один передний зуб. Цзяньсу вдруг показалось, что левый глаз Додо приоткрыт — сердце ёкнуло. Он замер, протянул руку и поводил перед ним пальцем. Полуоткрытый глаз не шевельнулся, и Цзяньсу облегчённо вздохнул. Додо тяжело дышал, большой кадык беспрестанно двигался. На узком подоконнике рядом с каном зачем-то лежал большой тесак. Чрезвычайно острое лезвие в пятнах ржавчины, тыльная сторона — с палец толщиной. Цзяньсу смотрел на этот тесак, и кровь вдруг отлила у него от лица. Он постоял, не шевелясь, ещё немного, потом беззвучно отступил к двери и вышел.