Чжан Вэй - Старый корабль

— Дело одно есть. Когда это пришло мне в голову, очень хотелось прийти к тебе на беседу. Но в тот день я всю ночь пил, и на следующий день спать не ложился. Говорят, все глаза были красные. А потом этот порыв и произошёл. Не буду говорить об этом. Не хочется.

Баопу огорчённо поднял взгляд на Цзяньсу. И сказал, следя за скатывающимися с совка каплями:

— Ты всё-таки скажи. Разве ты не хотел обсудить это со мной?

— Тогда хотел, а теперь не хочу.

— И всё же скажи.

— Сейчас не хочу.

Братья замолчали. Баопу свернул сигарету и закурил. Цзяньсу тоже зажёг трубку. Мельничка наполнилась дымом. Клубы собирались слоями, а потом опускались ниже, на большой старый жёрнов. Тот медленно вращался и увлекал дым за собой. В конце концов синеватая завеса дыма скрутилась в трубочку и стала выходить через окошко. Сделав несколько затяжек, Баопу выбросил окурок:

— Разве можно не говорить, держать всё в себе? Если что приключается, нам, братьям, нужно это как следует проговаривать. Понятно, что дело серьёзное, иначе ты не был бы так взволнован. А важные дела тем более нельзя держать втайне от меня.

Цзяньсу побледнел ещё больше. Потом трубка у него в руке задрожала. Он с трудом спрятал её и тихо промолвил:

— Хочу отобрать у Чжао Додо фабрику.

Стоявший за окном Чжичан отчётливо слышал каждое слово. Как только Цзяньсу произнёс эту фразу, на мельничке раздался звонкий звук, будто переломился стальной прут. Он испугался, не случилось ли что с передаточными колёсами, но жёрнов продолжал вращаться как обычно. Баопу встал, его глаза, глубоко посаженные под нависшим, как скала, лбом, блеснули. Он чуть кивнул:

— Понятно.

— Фабрика всегда носила имя Суй. Она должна быть или моей, или твоей. — Взгляд Цзяньсу пронзал лицо брата.

Баопу помотал головой:

— Она ничья. Она валичжэньская.

— Но я могу заполучить её.

— Нет, не можешь. Нынче ни у кого такой силы нет.

— У меня есть.

— Нет! И думать забудь! Не забывай отца. Он сначала тоже считал, что фабрика принадлежит семье Суй. В итоге из-за этого ошибочного представления стал харкать кровью. Два раза ездил верхом платить по долгам, один раз вернулся, а во второй вся спина гнедого была в крови. Так в поле красного гаоляна и умер…

Дослушав до этого места, Цзяньсу с невнятным воплем ударил кулаком по табуретке. От боли он полусогнулся, держа табуретку двумя руками.

— Эх, ты! Эх, ты, Баопу… Не хотел говорить, но ты как назло заставляешь меня всё высказать! И сила, с которой ты нанёс мне поражение, чтобы погасить пылающий в моей душе огонь, подобна удару кулака в лоб. Но я не боюсь, можешь быть спокоен, я просто так не сложу руки. Ты хочешь, чтобы я всю жизнь просидел вот так на старой мельничке и слушал громыхающие стенания старого жернова? Не выйдет! Не этим должны заниматься члены семьи Суй! Старшее поколение семьи не было такими никчёмными… Я тебя слушаться не стану. Я уже не один десяток лет терплю. Нынче мне тридцать шесть, а я ещё не женат. У тебя была жена, но умерла. Ты должен жить лучше, чем любой другой, а ты с утра до вечера сидишь здесь, на мельничке. Ненавижу тебя! Ненавижу! Сегодня вот чётко и ясно говорю, ненавижу тебя за то, что ты с утра до вечера сидишь здесь…

Чжичан, замерев, стоял под окном. Он видел, как по лбу, по щекам Цзяньсу катились крупные, с горошину, капли пота.

В детских воспоминаниях Суй Баопу на фабрику отец заходил редко. Он предпочитал наедине со своими мыслями прогуливаться по пристани, глядя на отражающиеся в воде мачты, а к обеду возвращаться домой. Мачехе Хуэйцзы тогда было тридцать с небольшим, она всегда красила губы помадой и, отправляя еду в рот, не сводила глаз с мужа. Баопу переживал, что она съест и помаду. Красавица мачеха была дочерью богача из Циндао и любила пить кофе. Баопу её побаивался. Однажды в хорошем настроении она обняла его и поцеловала в лоб. Ощутив мягкость её тела, волнующуюся грудь, он опустил голову и не смел поднять глаз на её белоснежную шею. Лишь покраснел и пролепетал: «Мама». Она что-то буркнула в ответ. Потом он никогда её так не называл, но больше не боялся. Однажды он застал Хуэйцзы плачущей — она каталась по кану, захлёбываясь в рыданиях. Лишь гораздо позже он узнал, почему мачеха так расплакалась: её отца убили в Циндао за то, что он продал землю и фабрику, намереваясь обратить деньги в золото и бежать за границу. Баопу был так поражён, что слов не находил… Частенько он забирался один в кабинет. Там было множество картин-свитков на деревянных осях и книг без числа. На полках и на столе были расставлены тёмно-красные деревянные шарики, которые отливали красным, гладкие и прохладные на ощупь. А ещё была шкатулка — нажмёшь пальцем в одном месте, и раздаётся приятная музыка.