Луиза Фейн - Дочь Рейха [litres]

Вальтер приходил сюда! Наверное, волновался, почему я не появилась. Как же он рисковал… Нет, ну не может он быть таким безрассудным!

– Тот, твой друг из старой школы, вечно забываю его имя. Несчастный такой, – добавляет мама и взмахивает рукой.

– Ах, ты про Томаса.

Сердце у меня падает. Какая же я глупая! Ну конечно, Вальтер не пошел бы искать меня здесь.

– Точно. Томас. Что с ним стало после той… той жуткой истории?

– Ты о его отце? Дядя выгнал их с матерью из дома. Они жили у него, родители Томаса и все дети, семь человек. Они перебрались в Плагвиц. Томасу пришлось бросить школу и пойти работать. Теперь он ученик на фабрике.

Мама цокает.

– Ну что ж, он выкарабкался. Да и вид у него стал лучше: видимо, теперь он регулярно моется и хорошо питается. А то, сколько я его помню, он всегда был такой заморыш.

Значит, приходил не Вальтер.

Это был Томас. Всего-навсего.

Какое ужасное разочарование! Перо в маминой руке снова шуршит по бумаге. Я подхожу к дивану и сажусь, поджав под себя ноги.

– Тебе очень не хватает Карла?

Мама вздыхает.

– Если бы мне отрубили правую руку, я бы и то меньше мучилась, – с тоской отвечает она. – В доме без него так пусто и тихо. – И вдруг улыбается мне. – Хорошо, что у меня есть ты.

Неожиданное проявление материнской нежности согревает мою душу не хуже, чем миска горячего супа в промозглый день. Я вспоминаю о том, как все было раньше, когда мы еще не переехали в этот дом. Когда мама еще не была так занята своей благотворительностью, еще не стала луной на папиной орбите, далекой и недосягаемой для меня.

– Но ничего не поделаешь, – говорит она, – такова жизнь. Мы растим сыновей для того, чтобы отдать их миру. В этом главный смысл.

– А дочерей?

– А дочери и так всегда с нами, – смеется мама. – Конечно, дочь может вырасти и начать жить отдельно, но она все равно рядом, воспитывает вместе с родителями внуков, а когда родители стареют, начинает заботиться о них.

– Но что, если я захочу переехать в другой город? Или выйду замуж за человека, который будет жить далеко от вас? Ты же тоже так сделала?

– Но этого не будет. Да и зачем это тебе? – спрашивает она, слегка наморщив лоб.

– Мне хочется посмотреть мир. Найти себе дело, интересное и полезное, а не просто быть чьей-то женой и рожать детей.

Мама бросает на меня испепеляющий взгляд:

– Что может быть важнее для женщины, чем быть женой и матерью? К тому же ты знаешь, папа не хочет даже слышать о том, чтобы ты работала. Работать – это не для такой девушки, как ты, а уж слоняться по миру – тем более.

– А ты тоже хочешь для меня такой судьбы, мама? Чтобы я вышла замуж молодой и подарила тебе кучу внуков?

– Больше всего я хочу, чтобы ты была счастлива, Хетти, – отвечает мама, глядя в окно на усыпанный желтыми листьями газон. – Но не важно, что думаю об этом я, и не важно, что думаешь и чего хочешь ты. Важно то, что мы, женщины, должны исполнять свой долг. Все. Сначала перед фюрером. Затем перед отцом. А когда-нибудь и перед мужем. Тебе уже почти шестнадцать, Хетти, так что вряд ли мне нужно объяснять тебе такие очевидные вещи.

Мамин взгляд по-прежнему устремлен в окно, но я не столько слушаю ее, сколько рассматриваю ее профиль. Всегда такая уравновешенная, воспитанная, элегантная, мама редко высказывает свое мнение о чем бы то ни было. Глядя на нее, кажется, что она продолжение папы, а не самостоятельный человек, и не верится, что у нее может быть свой, независимый от него, взгляд на вещи.

Но что скрывает этот фасад? Смогу ли я найти обходной путь, чтобы проникнуть сквозь него к моей настоящей маме?

– Ты славная девушка, Хетти. – Наконец она отрывается от окна и поворачивается ко мне. – Ты умная, вдумчивая, но тебе еще многому надо научиться. Например, помалкивать, когда разговаривают мужчины, держать себя в руках, контролировать свои порывы. В наше время в женщинах ценятся именно такие качества. Но вот кто бы тебя полюбил, так это моя покойная маман. – И она улыбается, вспомнив бедную бабушку Фабьенну, которая умерла давным-давно. – Но тут же встряхивает головой. – Все, Хетти, потом. Я и вправду ужасно занята. – И она возвращается к письмам, а наш разговор прекращается.

Папа звонит сказать, что садится на четырехчасовой поезд и после пяти тридцати будет в Лейпциге. Тут же звонит еще и Томас – спросить, как я себя чувствую и не хочу ли сходить в кино.

Нет, мне не лучше. Нет, как-нибудь в другой раз.

На самом деле я решаю пойти встречать папу.