Александр Проханов - Горящие сады

Вертолет прошел над серой зеленью, взмыл, достигая вершины, и оттуда открылись другие долины и горы, другая синева и туманность. Стал разворачиваться, соскальзывать вниз, пропуская под брюхом откос. И близко, под тенью винта, на тропе мелькнул караван, десяток лежащих верблюдов, плотно прижавшихся, в серых тюках, и чуть видные фигурки людей. На один только миг, и скрылись, будто померещились. Хасан метнулся к кабине, что*то беззвучно кричал, нервный и бледный. Волков пошел за ним, вернулся.

— Или оружие, или товары, контрабанда. — Хасан жарко дохнул на Волкова. — Залегли! Маскируются! А район тот самый, указанный! — Глаза его округлились, дрожали, шрам покраснел, словно опять стал раной. Он оглядывался на пулемет. — Еще раз пройдем и зависнем, что будут делать?

Вертолет заскользил, снижаясь, гася скорость, и словно распушился, повис над тропой. Волков ясно увидел недвижно лежащих людей и животных. Верблюдов с округло вздутыми живыми боками, с опрокинутыми, сваленными набок тюками. Двое людей смотрели, запрокинув белые капельки лиц. От них к вертолету потянулись прерывистые легкие, нити, исчезая за тенью винтов.

— Огонь! Бьют! Не выдержали! Нервы не выдержали! — Хасан оскалился почти счастливо, смотрел на порхающие трассы, готовый распахнуть овальную дверь, опрокинуть вниз пулеметное дуло. — Засекли караван!

Машина рванулась, свирепо, надсадно гудя. Взмыла к вершине. Трепетала в пустой синеве, где туманились и зеленели долины. Легла в боевой разворот, готовая разить в свистящем косом полете. Испытывая давление падающей косо машины, Волков схватился за спинку пилотского кресла и в стеклянно выпуклой сфере меж головами и шлемами увидел приближавшийся караван — погонщиков, подымающих ударами верблюдов. Почувствовал сквозь тающее пространство тяжесть тюков, разъезжающиеся ноги животных, злые взмахи людей. По ним туго и хлестко, сотрясая машину, ударила сдвоенная пулеметная очередь, сводя на тропе узкий огненный клин. И следом, отбросив назад вертолет, остановив его в небе, в пламенном дыме сорвались с кассет снаряды, прянули вниз, откликаясь внизу пыльными шарами огня, взрывая тропу, скалу, караван. Вертолет тяжело, будто ударяясь днищем о камни, проутюжил склон, ложась в широкий вираж, отлетая к вершине, набирая для атаки пространство. Устремился к земле, и сквозь оплетку бронированных стекол возникла горящая цель: опрокинутые навзничь, бьющиеся в пламени верблюды, бегущие люди. Один верблюд, струнно вытянув шею, высоко выбрасывая ноги, бежал, неся на горбах дымящийся тюк. Из дыма уда ;рил взрыв, расшвыривая мохнатую копоть, оставляя на месте верблюда клубящийся прах.

— Взрывчатка! — Хасан обернулся к Волкову блестевшим оскаленным ртом. — Взрывчатку везли!

Вертолет, долбя пулеметом, кружил над горой. Хасан, распахнув дверь, окунул пулемет в воющий ветряной воздух, строчил, брызгал гильзами, сотрясаясь плечами и что*то крича. Волков снимал, хватая в объектив его трясущиеся узкие плечи, мельканье земли, падающих людей. Вдруг молниеносно подумал: линия фронта, расколовшая надвое мир, проходит сейчас по стиснувшим пулемет кулакам, по оптике его фотокамеры. Крикнул в ухо Занджиру, вонзая в воздух ладонь:

— Еще раз! Над караваном пройди! Я сниму!

Снимал разгромленный караван, отлетающий чадный дым.

«Фронт, непрерывный фронт, — билось в нем. — Линия фронта наподобие молнии прошла через мир. Уходит огненно в прошлое. Врезается в будущее. Оставила след в каждой судьбе. Ветераны Испании, сквозь грохот второй мировой помнящие, как она начиналась в окопах Гвадалахары. Смоленская вдова, стареющая на своем огороде, выкликающая в чистом поле павшего в бою пехотинца. Чилиец-студент, брошенный на кровавый топчан, и к его босым обожженным пяткам прикрепляют медные клеммы. Повстанец в Намибии сквозь ветки просовывает ствол автомата, метит в щель транспортера. Все, кто ни есть на земле, — хиппи, филистер, дзен-буддист — все вышли к линии фронта. И уже никому не укрыться, никому не уйти; все ресурсы земли и природы, ресурсы ума и души устремились в борьбу. Сотрясенный, расколотый век несет огромные траты. Что может их окупить? Какой новый опыт? Какие открытые истины? Только вера, что мир скинет с себя кровавые бинты и рубахи, — ну, пусть не сегодня, не завтра, не в моей, не в сыновней жизни. Только в этом одном оправданье! Только с этой конечной задачей выходить на рубеж борьбы. Наивен? Не время об этом? Иные мотивы борьбы? Ресурсы, геополитический фактор, равновесие глобальных весов? Но ведь не с этим гибли пограничники на Уссури, оледенелые в красных гробах. Не за это умирал кубинец в душном лазарете Луанды, все стискивал свой кулак. Не за это шел на таран хрупкий вьетнамский летчик: как искра магния, падал его самолет, и дымились в джунглях развалины бомбовоза. Только мысль о всеобщем, абсолютном, конечном счастье движет нашей душой в часы испытаний и смерти!» Закрыв глаза, не умея объяснить свою боль, Волков повторял про себя: «И не меньше, не меньше!»