Оксана Васякина - Рана

Мир без имен и значений прозрачен и прост. В нем нет места метафоре, и поэзия стала здесь неуместна.

Мир без имен и значений очень простой. Я смотрю на пухлую вазу тонкого стекла, в ней стоят вялые распахнутые пионы ядовито-розового цвета. Их нутро не сложное, оно твердое и простое.

Умела ли моя мама любить? Нет, тут дело не в навыке и даже не в привычке, но в возможности. Сложно выработать навык, если у тебя нет предрасположенности к чему-либо: к любви, труду или рыбалке, какая разница. Просто не хочется этого делать, нет интереса, а ведь любовь – это повседневная практика, которая требует желания и предрасположенности.

Но дело не в этом. Дело во мне. Она не любила именно меня. А я ее обожала, обожала до судорог. Но со временем обожание переплавилось в тихую, глубокую корневую обиду и боль. Еще и потому, что она хотела и умела любить мужчин, а меня не хотела и не умела.

Мы говорили с ней за несколько дней до ее смерти. Она смотрела сквозь меня, но ее взгляд как будто бы не был рассредоточен, он схватывал общий план, словно я – часть домашнего обустройства, табурет или тумба от телевизора. Я сказала ей, что сделаю все так, как она скажет, чтобы она не волновалась. И она сказала. Сказала, как и в чем ее похоронить. И еще она сказала, что Андрей должен десять лет после ее смерти жить в моей квартире. Я могла скрыть от всех эти ее слова, они не были записаны, но я передала их Андрею и всем остальным. Я исполнила ее устное завещание. Такая дурацкая и одновременно серьезная вещь – двадцатиметровая квартира на окраине провинциального городка предназначалась не мне, но ему в пользование на ближайшие десять лет.

Ей было очевидно, что я, как сорная трава, выживу где угодно. Но ее беспомощный мужчина без ее посмертной заботы не обошелся бы. В этом была вся моя мать. Она выбирала мужчин, но не меня. А я завороженно наблюдала за ее выбором и горько, огненно, зло ревновала. Она была моя, но принадлежала не мне, не принадлежала мне и ее тихая загадочная улыбка. Мне оставался только холодный взгляд, скользящий по пространству, смотрящий сквозь меня.

Вечное нарциссическое кружение моего внимания вокруг меня самой есть не что иное, как попытка найти и утвердить себя здесь, в холодной пустой матрице. Из пустого места указать на пустое место, чтобы там все сгустилось хотя бы чуть-чуть. Чтобы я смогла увидеть себя саму и двинуть пальцем. Двинуть пальцем и признать, что это сделала я сама.

Сегодня я ехала в трамвае и видела женщину, отдаленно похожую на маму за пару лет до смерти. Я резко обернулась и пыталась рассмотреть ее из окна. Женщина стояла вполоборота, у нее была такая же прическа, что и у мамы до болезни. Но она была на голову ниже матери. В ней меня зацепила царственная материна осанка и гордо поднятый подбородок. Она могла стоять, поднявши голову и смотря на все немного сверху: на остановке в Усть-Илимске, в магазинной очереди, в ожидании подруги на пересечении улицы Мечтателей и проспекта Мира. Она была королевой, царицей. Ей было не важно, кто она и где живет, кем работает и насколько тяжела ее доля. Она была гордой женщиной, очень сильной и настолько же несчастной. Как и эта женщина у трамвайных путей. Вдруг все внутри меня стиснулось. А потом резко расслабилось. Я почувствовала тепло скорби и нереализованной любви.

Коробка с маминым прахом лежала в грубой джинсовой сумке. Туда же я уложила свои вещи, которые брала в поездку на три дня – их было достаточно, чтобы сделать все похоронные дела.

Я спустилась к остановке и села на маршрутку до Волгограда. Мама отправлялась в большое обратное путешествие. Конечной точкой этого путешествия была наша Сибирь, город Усть-Илимск. Я сидела на заднем сиденье, сумку с вещами и прахом устроила рядом с собой. Я пыталась понять, что сейчас происходит. Я видела Родину-мать, она медленно выныривала из-за сопки и плыла над ней своей каменной грудью. Видела скудный, растянувшийся на несколько десятков километров город, он был серый, больной. Я поглаживала сумку так, как если бы она была переноской с тихим животным. Я хотела передать материному праху тепло, сообщение, любовь, значимость момента. Но это было бестолковое занятие.

Я знала, что S7 перевозит прах с помощью специальной грузовой компании, и приехала в аэропорт раньше, чтобы успеть сдать груз.

Сложно представить, как можно сдать груз, который твоя мать, но я была готова разлучиться с урной на пару часов, чтобы встретить ее и отвезти в московскую квартиру. У меня впереди были два тяжелых месяца работы в государственной галерее. Дальше – несколько перелетов и четырнадцатичасовая поездка на автобусе по тайге. Я ежечасно прокручивала этот путь у себя в голове. Представляла себе не будничную дорогу, но дорогу торжественную. Дорогу вглубь тайги. Мне казалось, что всюду надо мной будут торжественно звучать литавры. Я представляла себя Хароном, представляла себя Прозерпиной, представляла себя вопленицей. Я ехала в ад.