Оксана Васякина - Рана

Поторопиться, чтобы снова прийти в крохотную квартиру, в которой умирает человек. Мне навязчиво казалось, что каждая минута рядом с ней дорога, что каждая минута – это возможность что-то ей сказать, что-то от нее услышать, просто побыть рядом с распахнутыми чувствами. Каждая предстоящая минута казалась очень дорогой и важной. Но каждая минута фрустрировала, в ней не происходило ничего, кроме умирания.

Я шла в «Ленту» в надежде купить маме книг. Мне казалось, что книга – это такая вещь, которая может помочь пережить разные вещи. Но я, похоже, совершенно не понимала, что все усилия матери были сосредоточены на том, чтобы хотя бы чуть-чуть быть. Моргать, смотреть и просить, чтобы ей принесли воды или проводили в туалет. Ее взгляд, упертый в телек, не требовал от нее никаких усилий. Ее глаза, смотрящие сериалы про ментов, были похожи на глаза женщины, которая уже очень давно куда-то едет. Картинка меняется от леса к равнине и болоту, городам, деревьям, медленная женщина с ведром идет вдоль путей, сидят рабочие на обочине, встревоженные чем-то птицы резко поднимаются целой стаей в небо: все это лишь отражается в глазах, все это глаза видят, но не чувствуют, не принимают в себя. Такие были ее глаза. В них не было боли, в них была тихая пустота безразличия.

Я шла за книгами, надеясь на то, что моя уже почти разрушившаяся мать возьмет и начнет читать. Я долго рассматривала полки с пометкой «русская проза». Меня немного подташнивало от тревоги за то, что я совершенно ничего не понимаю в современной русской прозе, я не знала ни одного имени и названия. Я хотела купить матери книги. Я надеялась, что она прочтет их, но знала, что она не притронется к ним. Покупка книг была символическим жестом заботы или пассивной насмешкой над тем, что она уже настолько слаба, что даже читать не может. Рассматривая книги, я чувствовала собственное превосходство. Я еще могу тратить деньги и покупать книги, которые прочту. А она уже нет. И это тупое гадкое превосходство зарывалось внутри меня чувством вины, чувством страха, тревоги и боли.

Я доставала книги одну за другой, рассматривала их и ставила обратно на полку. Консультант «Читай-города» предложил мне помощь, но я отказалась. Что я должна была ему сказать? «Вы знаете, у меня мама при смерти, я хочу купить книги для нее». Я бы могла это сказать, я могла выстроить отрешенную интонацию и даже попытаться приветливо улыбнуться. Но я не стала этого делать. Для своей умирающей матери я должна была выбрать книги сама.

Я выбрала «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург и «Раковый корпус» Александра Солженицына. Должно ли быть предсмертное чтение легким и внушающим надежду? Нужно ли вообще перед смертью читать? В чем вообще смысл книг в таком случае? Я начала представлять себе, что умирает не мама, а я, – что бы я тогда захотела прочитать? Могла бы я читать сама или попросила бы кого-то близкого читать мне вслух? Зачем эти бесполезные мысли?

Я возвращалась домой, я несла ей расцветший розовый куст из супермаркета «Перекресток», розы были белые и душно пахли. Когда я поднималась по тесной вонючей лестнице на четвертый этаж, я знала, что могу обнаружить ее мертвой. И что тогда я сделаю? Но мама дышала в тишине, телевизор она выключила и просто лежала с закрытыми глазами. Я подошла к ней, позвала, показала ей розовый куст, я ждала от нее одобрения и благодарности. Но она всего лишь попросила поставить его на шкаф так, чтобы ей было видно цветы.

Мама сказала, что читала «Раковый корпус», обычная грустная книга.

Я положила книги у ее дивана и сказала, что могу почитать для нее вслух. Я сказала, что «Крутой маршрут» одна из самых моих любимых книг, я ждала ее участия, но она ничего не ответила.

Раньше мне больше нравились изображения святой Агаты, на которых она держит свои груди на подносе. Они лежат аккуратно, как фарфоровые сувенирчики. У Агаты на лице нет ни стыда, ни страдания, она смотрит отрешенно куда-то вверх или игриво прямо в глаза смотрящему. Эти изображения стерильны, как если бы она и ее тело были куклой, которой безболезненно отрезали пухлые груди.

Но есть и другие картины: сцены пыток, на них несколько мужчин истязают Агату. Они тянут щипцами ее растерзанную грудь, пока Агата, привязанная к дереву или столбу, в полубреду возносит молитву. Однажды я наткнулась на гравюру, где Агата изображена сразу после отсечения груди. У Агаты мясистое античное тело, оно как будто врастает в дерево, к которому она привязана, а волосы, развевающиеся на ветру, становятся его листвой. Груди Агаты на этой гравюре отрезаны. Они обе отрезаны, и основания грудей похожи на обитые раковины. Неровная увечная плоть ужасает своей темнотой.