Владимир Паперный - Архив Шульца [litres]

– Никуда не денутся, – неуверенно проговорил Ш.

Этот заговор, конечно, был смехотворным, но я решила принять меры заблаговременно. Я стала осторожно выдавать ему его собственные высказывания из предыдущей эпохи о ценности гуманитарного знания, об опасности технократии, и через несколько месяцев с Бородой и Графиней произошел полный разрыв. Как просто управлять умными мужчинами!

Мы теперь жили с его родителями и младшей сестрой. Все вроде бы прекрасно, семья и дом, но я не чувствовала себя “как дома”. Я не все понимала в их застольных разговорах, а когда понимала и пыталась вставить реплику, все замолкали и удивленно смотрели на меня. Что бы я ни говорила, все было невпопад. Ш, надо отдать ему должное, в таких случаях спешил на помощь и говорил что-нибудь вроде “да-да, ты абсолютно права, я тоже это заметил”.

Джей была милая и добрая девочка, но именно она сделала мою жизнь в этой квартире невыносимой. У них с Ш была внутренняя связь, какая бывает у близнецов, хотя между ними было восемь лет. Они обменивались короткими репликами, понятными только им. И не потому, что они хотели что-то скрыть, а просто им было лень договаривать – они-то понимали друг друга с полуслова. Иногда и полуслова не требовалось, хватало взглядов.

С Зайцем и Бардом (я решила, что в качестве друзей они безопаснее) мы стали видеться почти каждый день, иногда у них, иногда у нас. Бард и Ш обменивались гитарными аккордами, что-то пытались петь на два голоса.

Наверное, это и было семейным счастьем. Другого ведь не бывает? Но даже и оно продолжалось недолго.

Не успеваю опомниться, уже Москва.

– Куда везти-то, в Сокольники?

– А знаешь что, – внезапно осеняет меня, – вези обратно!

– Куда обратно? – пугается он.

– На Хорошевку. Где я села.

Он облегченно кивает головой.

На Садовом мы попадаем в зеленую волну, и он опять жмет на газ. На спидометре сто тридцать. Если он будет так гнать, мы очень скоро окажемся вот за этими воротами:

Вот уже пошли Хорошевские теремки.

– У светофора направо, – говорю я.

– Я помню.

– Стоп! Приехали.

На счетчике один рубль и тридцать семь копеек – он его выключил у Аэровокзала. Я лезу в карман за кошельком.

– Не надо, – трясет головой он.

– Перестань!

– Я не возьму.

– Как хочешь. Спасибо тебе за приятно проведенный вечер. Как тебя зовут-то?

– Николай.

– Всего хорошего, Коля.

– А вас как?

– Это как раз неважно.

– Ну, где вас найти-то можно?

– Я тебя сама найду, если понадобишься.

– Я все понял. Я вас на Петровке разыщу. Вы по каким делам специализируетесь?

– Да я, Коля, все больше по убийствам.

– Вы уж меня извините…

– Ладно, всё в порядке.

Я выскакиваю и вхожу в подъезд. Лифт уже выключили. Поднимаюсь пешком на седьмой этаж. Музыка, несмотря на поздний час, по-прежнему гремит на весь подъезд. Подхожу к двери, она не заперта, осторожно вхожу. Шуба Графини на месте. Пальто Зайца тоже. Похоже, что все здесь. Осторожно заглядываю в кухню. Там на белой кухонной табуретке сидит Физик и что-то вежливо излагает Дине: учитесь, мол, властвовать собою.

Осторожно захожу в маленькую комнату и застываю на пороге. За занавеской, освещенные луной, сидят двое и шевелят губами. Их тени отчетливо видны, но голосов не слышно, их заглушает Сингер. У него творческий подъем, он играет и поет еще громче, чем раньше.

У Сингера короткая пауза, и я успеваю различить голос Ш. С кем он разговаривает, легко понять по силуэту. Вот они, эти двое, которые разрушили мою жизнь и отняли у меня все. Не раздеваясь, сажусь на сундук. У меня в руках по-прежнему этот идиотский бисерный ридикюль.

Не знаю, сколько проходит времени. Я встаю, иду в коридор, кладу ридикюль на то же место на полу, рядом с шубой Графини, выхожу на лестницу и осторожно закрываю дверь. Могла бы и хлопнуть – пение Сингера способно заглушить залп Авроры.

Рикки, теперь миссис Диксон, уехала в Гану. Там, читая Библию по-английски, она сделала сенсационное открытие: бессмысленное выражение матери “Чи́за Крайс!”, которое Рикки повторяла с детства, значило Jesus Christ . Открытие так на нее подействовало, что она тут же вступила в секту Jews for Jesus . Выбор секты был неожиданным – евреев среди ее предков не наблюдалось. Теперь она решила пробудить к духовной жизни и Шушу и начала бомбардировать его письмами, где после слов “дорогой Шуша” шли пять страниц, переписанных по-английски из Ветхого Завета, а следующие пять из Нового.