Владимир Паперный - Архив Шульца [litres]

Ш стал мигать фонариком в направлении криков. Похоже было, что кричали двое, но, возможно, это было эхо. Мы тоже покричали. Наступила тишина. Через минуту крики возобновились. Голос, несомненно, мужской, но слов не разобрать. И снова тишина.

– Ну идите же ему навстречу! – закричала Графиня, но ей никто не ответил. Минут через двадцать сверху посыпались камни и появилась фигура. Ш осветил ее фонарем. Это был не Бард.

Я сразу его узнала в тусклом свете луны и карманного фонарика. Один из усатых “ингушей” из грузовика.

– Нет дороги, нет дороги, – хрипло забормотал он. – Наверх надо, – он взял Зайца за руку и повел наверх.

Сверху спускался еще один усатый.

– Нет дороги, – сказал он. – Зачем сюда пошли? Здесь даже козы не ходят.

Ни у кого не было сил ответить.

– Еще один где?

– Там, – слабо махнула рукой Графиня, – за перевалом, пошел искать свою кинокамеру.

– Ай, ай, ай, – закачал головой второй усатый. – Там нет дороги.

Он сложил руки рупором и стал кричать что-то наверх на своем языке.

Не знаю, как мы поднимались, не знаю, сколько времени прошло. Кто-то тащил меня за руку. Я очнулась, когда нас вывели на карниз, недалеко от того места, где Графиня хотела застрелить Зайца. Двое усатых взяли у Ш фонарь и побежали искать Барда за перевал, а мы потянулись гуськом по карнизу за третьим усатым, держась друг за друга. Впереди показался огонь и послышался лай собак, но это был не Псху. Под деревянным навесом, покрытым шкурами, догорал костер, вокруг него толпились козы, позвякивая колокольчиками. Здесь же, завернувшись в шкуры, спали двое. Под ногами хлюпало.

Усатый заставил меня выпить что-то горячее. Совсем не хотелось ни есть, ни пить. Хотелось только одного: доползти до любой горизонтальной поверхности и провалиться в бездну сна. Мышцы век затекли от непривычной и непосильной работы – держать глаза открытыми.

Упав на шкуры, я тут же провалилась в сон. И немедленно была вытолкнута обратно. Я стала такой легкой, что тяжелая маслянистая жидкость сна меня не принимала. Я болталась, как поплавок, то погружаясь, то выпрыгивая, карабкалась по камням, сдирая ногти, обрывалась в пропасти, у меня захватывало дух, потом я снова карабкалась. Руки тряслись так сильно, что пришлось подсунуть их под себя. Я открыла глаза, чтобы посмотреть, не наступило ли утро.

Небо было темным, луна скрылась. Я села. Около костра храпели двое усатых и девочка лет двенадцати. Те, которые пошли искать Барда, еще не возвращались, и я с интересом отметила, что мне совершенно все равно, найдут они его или нет. Слева от меня лежали с широко открытыми глазами Борода и Графиня, истерически грызущая ногти. Справа, завернувшись с головой, Ш, за ним шевелила губами и хлопала ресницами Заяц.

Дым от тлеющих углей шел теперь прямо на меня, и у меня начали слезиться глаза. Я осторожно выползла из-под навеса. С мелодичным звоном шарахнулась коза. Земля под руками была мягкой и липкой. Голова кружилась. Я доползла до камня и села на него. Под навесом зашевелились, и оттуда вышел, шатаясь, Ш и сел рядом.

– Спал? – спросила я шепотом.

Он покачал головой. Лицо его было мятым и обвисшим. Глаза едва приоткрыты.

Он опустил голову, отчего щеки свесились к носу, делая его похожим на бурундука. Таким я его не видела никогда. Он потерял всю свою привлекательность, и меня вдруг захлестнула волна нежности. Он открыл глаза, увидел свой рюкзак и начал в нем шарить.

– Кажется, это снотворное, – сказал он, протягивая мне облепленную грязными крошками таблетку. – Пополам.

Я отгрызла половину таблетки и передала ему. Он разжевал свою половину.

Мне казалось, что мы совершаем какой-то обряд, что после этого все будет иначе. Не знаю, что это была за таблетка – кофеин, аспирин, пурген, – но мы считали, что это снотворное, и оно подействовало как снотворное. Но прежде чем оно подействовало, прежде чем я отяжелела настолько, что жидкость сна не могла больше выталкивать меня на поверхность, я прижалась к нему, его рука дрогнула и медленно двинулась навстречу мне.

Страшно храпел пастух, позвякивали колокольчики у коз, налетал и вновь затихал ветер, от костра тянуло дымом, может быть, мы уже спали, а может быть, занимались любовью, мы почти не шевелились, а я испытывала такое счастье, которого не испытывала никогда. Потом меня пронзило острое, как боль, наслаждение, на глазах выступили слезы, я прижалась к нему, заливая его ухо слезами, и провалилась в бездонную яму сна.