Владимир Паперный - Архив Шульца [litres]

На девятый день после ее смерти наступил мороз. Над городом висел розоватый туман. Из уличных канализационных решеток поднимались клубы серого пара. Дорические капители над входом в метро обрастали толстым слоем инея, превращаясь в коринфские. При вдохе нос покрывался изнутри льдинками, при выдохе льдинки таяли, из носа капало, но, не долетев до земли, капли снова превращались в льдинки. Такого мороза, как сообщала “Вечерняя Москва”, не было сто лет, хотя пятнадцать лет назад происходило что-то похожее. Тогда всю зиму мы с ней вставали рано, брали большой серый рюкзак, клали туда носки, тряпку, запасные шнурки, яблоки, бутылку сока и коньки и садились на 45-й или 7-й трамвай. Сорок пятый доходил до лыжной станции, а от нее до входа на каток было совсем близко. Если сорок пятого не было, годился и седьмой. Он останавливался неподалеку от пожарной каланчи 1884 года, напротив конечной (в то время) станции метро “Сокольники”, украшенной фризом скульптора Митковицера. Оттуда мы шли на каток и проводили там не меньше часа. У нее были фигурные коньки, у меня “канады”. За эту зиму мы выучили практически весь репертуар популярных советских песен. Она запоминала все слова, а я все мелодии, так что вместе мы были чем-то вроде каталога советских песен 1963 года. Если бы не разница в возрасте, нас можно было бы считать близнецами.

Был период, когда Шуша панически боялся смерти, но этот страх обычно принимал конкретную форму, и слово “смерть” в сознании не возникало. С четырех до пяти лет он боялся светящейся красной точки, она была видна ночью из окна маминой комнаты, где он обычно спал. Если опустить голову на подушку, красная точка пропадала, но он знал, что она где-то там, следит за ним, готовая сделать что-то ужасное. Родители работали в газете и приходили домой только к пяти утра. Его укладывала спать бабушка Рива. Подоткнув одеяло, она выходила из комнаты и плотно закрывала за собою дверь. Он кричал:

– Щелку!

Бабушка возвращалась.

– Зачем тебе щелка? Надо спать.

– Нет, – кричал он, – там красная точка!

– Какая точка? – не понимала бабушка.

– Красная, – он вскакивал и шлепал босыми ногами к окну, – вот там, смотри!

Бабушка подходила к окну.

– Я знаю, что это такое, – говорила она. – Там железная дорога, это сигнал для поездов. Это хорошая точка.

– Нет, – продолжал он. – Ты не знаешь! Это плохая точка.

– Давай я задерну штору, и ее не будет видно.

– Не задергивай! – вопил Шуша. – Так хуже. Она может подкрасться.

– Стыдно, – говорила бабушка, – большой мальчик, а боишься какой-то красной точки. Завтра мы пойдем с тобой к железной дороге, и ты увидишь, что это такое.

На следующий день они пошли по Гаврикову переулку к железнодорожному мосту. Было еще недостаточно темно, и красная точка не светилась. Бабушка подвела его к рельсам, там стояла железная коробка, на которой было три стеклянных “глаза”, но ни один не горел.

– Это совсем не то, – недовольно сказал Шуша.

Его пытаются обмануть, думал он. Взрослые все- гда врут, но он не поддастся.

Они постояли около железной коробки минут десять, три “глаза” так и не загорелись, и они пошли домой. Но как ни странно, бабушкин план сработал. То ли красная точка больше не загоралась, то ли он о ней забыл.

Через два года Шуша стал требовать от родителей, чтоб его отдали в суворовское училище. Идея, что армия связана с войной, а война – со смертью, ему в голову не приходила.

– Почему в суворовское? – спрашивали недоумевающие родители.

Он и сам не мог объяснить – почему. В детском саду он был чужим, и его не принимали в игры. А когда он увидел в кино одинаковых марширующих мальчиков, он понял, что там он станет такой, как все, и плохие мальчики не смогут не принять его в игру, потому что все будут делать то, что скажет командир. Все, что было хаотичным, непонятным и пугающим в его душе, приобретет ясность и определенность, как только он начнет маршировать с суворовцами – одинаково постриженными, одинаково одетыми и с одинаковым напряжением смотрящими на трибуны.

Шуша продолжал уговаривать родителей отдать его в суворовское, а те уклончиво отвечали “надо подумать” или “надо сначала закончить второй класс”. В какой-то момент Шуша вспомнил, что есть еще нахимовское училище, но решил, что родителям об этом лучше не говорить. Если попросить родителей о чем-то очень хорошем, а при этом есть что-то немного хуже, они всегда выберут то, что хуже, так уж родители устроены. А если они выберут нахимовское, там придется плавать на кораблях, а корабль может утонуть. Шуша отчетливо представил себе, как он захлебывается в ледяной воде, и на этом несостоявшаяся карьера суворовца-нахимовца оборвалась.