Владимир Паперный - Архив Шульца [litres]

– Всем слышно? – спросил он. – Тогда начинаем. Все вы, конечно, знаете, что в людях живет вечное стремление к справедливости. Я думаю, что как раз это стремление показывает нам, как жизненно необходима справедливость для всех людей, кто бы они ни были и где бы они ни жили. В рамках всемирной общины Бахаи система мирового порядка Бахауллы уже проведена в жизнь как модель…

Шуша стал осторожно пробираться к выходу. Камила была вычеркнута из списка.

Через две недели он решился пригласить Бренду на концерт Стинга. Она согласилась. В тот вечер Стинг был в ударе. Когда он запел “ I hope the Russians love their children too ” [70] Я надеюсь, русские тоже любят своих детей ( англ. ). , Бренда с интересом посмотрела на Шушу. Он успокаивающе кивнул.

После концерта он повез ее домой. Подъехав к подъезду, сказал, не особенно рассчитывая на успех:

– Не хочешь пригласить меня на чашку чая?

Она серьезно посмотрела на него и сказала:

– О’кей.

Когда они пили чай, сидя на жестких пластмассовых табуретках в ее маленькой белой стерильной кухне, она все с тем же серьезным видом произнесла:

– Если ты планируешь заниматься со мной сексом, у меня два условия. Первое, – она достала из сумочки и протянула ему упаковку презервативов. – Второе, спать ты пойдешь домой, я люблю спать одна. Принимаешь мои условия?

Конечно, он их принял, и конечно, в этом процессе ему не хватило важного элемента – игры. Примерно такими же словами три не знакомые между собой, полностью ассимилированные иммигрантки из России объясняли Шуше, почему у них никогда больше не будет отношений с американскими мужчинами:

– У них нет ощущения драмы.

Русским в Америке не хватает драмы, а с точки зрения американцев и европейцев в русских ее слишком много. Когда Шуша спросил знакомого немецкого поэта, почему он расстался со своей русской женой, тот ответил:

– Все любят русские романы, я тоже их люблю, но жить в русском романе я не могу. Это бесконечная драма.

Тут Шуша наконец понял, чего ему не хватает, – русского романа. Татьяны Лариной. Наташи Ростовой. Настасьи Филипповны, роль которой периодически пыталась исполнять Рикки.

“Где мой дневник? – подумал он. – Я уже много лет ничего не записывал. Может, это и есть мой русский роман?”

Он начал рыться в коробках, все еще не разобранных после переезда. Через полчаса дневник нашелся. Сначала попадались записи снов. В основном о смерти. Правильно, русский роман всегда о смерти. Потом наткнулся на запись от 11 декабря 1978 года.

Пестиком, примерно таким, с каким бегал Митя Карамазов, но только с приклеенной надписью pestle , она растерла в мелкую пыль горсть снотворных таблеток, украденных из шкафа родителей. Растерла их в ступе, к которой была приклеена надпись mortar, – только сейчас стало понятно, как похоже это слово на mortal . Надписи и наклейки были на всех вещах и поверхностях ее квартиры. Примерно так же были исписаны и изрисованы стены ее детской комнаты. Ей как будто не хватало внешней поддержки, она экстериоризировала свою память и свои душевные движения, расставляя себе вехи и ориентиры, и когда ее не стало, оказалось, что этих вех и ориентиров так много, что она как бы продолжает присутствовать.

Она спешила распластать себя по стенам и вещам квартиры, предчувствуя, что времени у нее остается мало. На той странице марксовского издания Достоевского, где Митя Карамазов бегает с пестиком, детским почерком было написано: “Ты свинья, Шуша”. Это было двадцать лет назад. Она обиделась на меня за что-то и исписала простым карандашом абсолютно все поверхности в моей комнате словами “Ты свинья, Шуша”. Надпись эта была и на оконных рамах, и на стекле (пальцем), и на наличнике двери, чуть повыше дырки от гвоздя, которым я запирался, ко- гда ко мне приходила ее подруга, надпись была и на полу, и на книжных полках, и на случайно открытых книгах. Видимо, уже тогда она боролась с временем и памятью. Возможно, она боялась, что мы оба забудем об этой обиде, и спешила ее увековечить.

И вот теперь, давно уехав из той квартиры, сменив около десяти мест жительства, до сих пор, перебирая бумаги, листая книги, я время от времени натыкаюсь на эту надпись: “Ты свинья, Шуша”. Разумеется, и мое преступление, и ее обида давно забыты. Свинка – это животное, с которым она идентифицировала себя. Значит, вот уже двадцать лет она говорит мне: “Мы с тобой одной крови, ты и я”. Это было объяснение в любви, длящееся вечность.