Сергей Авилов - В.Н.Л. (Вера. Надежда. Любовь)

– Я сама… – отреагировала.

Мы шли по ступенькам вниз. Четвёртый этаж… Третий… Первый… Подвал. Ад! Увлёкся… Металлическая дверь первого этажа выпустила нас на улицу.

Я не знал, что мне делать, понимая, что веселить Олю бессмысленно. Мне некуда было девать руки, и я спрятал их в карманы джинсов. Там рукам было тесно, и тогда я прикурил ненужную сигарету. Молчание тяготило, а к тому же я понимал, о чём говорит такое молчание.

На мосту через Фонтанку она вдруг остановилась. Долго смотрела на очередной прогулочный теплоходик, опершись руками о перила моста. С теплохода, исчезающего прямо под нами под мостом, доносился смех.

– Какие счастливые люди, да? – сказала, доверчиво наклонив голову. Она так и не поправила причёску, и спутанные волосы делали её лицо подростковым. Я поправил ладонью её челку. Положил руку ей на плечо.

– Счастливые, да…

– Ну пойдём, пойдём… Меня ребёнок ждёт…

«Ах да, у тебя ребёнок», – чуть не сказал я. Не сказал только потому, что сегодня-то про ребёнка я помнил. И что самое обескураживающее – сегодня, в отличие от предыдущей встречи, она тоже про него помнила.

В метро было пусто. Напраздновавшийся народ не вылезал из домов в последний вечер праздников, предпочитая готовиться к рабочей неделе.

Мы спустились по эскалатору, сделав несколько шагов, остановились в сторонке. Ехать нам надо было в разные стороны.

Она помялась, видимо, подбирая слова прощания.

– Прости меня… – прошептала. Заменив слова прощания на… слова прощения. – Наверное, больше говорить нечего? – и улыбнулась так жалко.

У меня поплыло в глазах. Мир на несколько мгновений покачнулся, как палуба того самого теплохода, где плыли сейчас окружённые ласковой водой, счастливые люди. Когда качка исчезла, уступив место тошноте, я услышал себя:

– Наверное, нечего… Я всё же хотел, чтоб ты знала…

Она опять, как и тогда в Кавголове, прикрыла мне рот рукой. Вернее, остановила меня, приложив к губам два пальца и навесив на губы невидимый замочек.

– Не надо, Серёш, говорить о том, о чём потом будешь жалеть…

Мне хотелось кричать. Задать вопрос всем – полупустому вестибюлю, редким пассажирам, ей: «Почему?» И не делал я это по одной только причине – ответ я знал! Я знал ответ на вопрос «чем это кончится?» ещё тогда – в скверике больницы, когда поцеловал Ольгу впервые. Я просто не задавался другим вопросом, куда более важным – «сколько это продлится?»

Чтобы сохранить достоинство, надо было уйти! Но так невозможно было оторваться от её лица и глаз. И теперь недоступных, как створки навсегда сомкнувшейся раковины, губ. И к чёрту несуществующие, придуманные мною клоунские слёзы…

– Ну всё? – к счастью, она замкнула мои слова и спокойно могла говорить сама.

Я кивнул.

Она сделала шаг назад, развернулась… Пошла, не оборачиваясь. Я только сейчас заметил, какая у неё гордая осанка. С такой осанкой даже врать проще…

Деревянными пальцами я достал сигарету. Потом вспомнил, где я. Убрал сигарету в пачку фильтром вниз. У Кати была такая примета – если такую сигарету выкурить последней и загадать желание… Желание я бы загадал, но до последней сигареты в этой едва начатой пачке было ещё далеко!

Долги никуда не делись. Я стал понимать, что без краснодарской квартиры мне не протянуть. Вернее, протянуть, но ноги.

Работа давалась мне всё труднее. К весу газет теперь прибавилось ещё одно, не менее тяжёлое бремя. И даже когда газеты кончались, тяжёлые мысли – нет! Я волочил домой ноги и этот, не менее энергозатратный груз.

Капля немецкой крови не давала мне уйти в алкоголь. Даже просто крепко выпить и отпраздновать поражение. Хоть что-то в этой жизни должно быть упорядочено – даже если это череда несчастий.

Труднее всего было думать об Оле. Вернее, не думать о ней – вот что было труднее всего. Несколько дней после злополучной встречи я ждал звонка. Вечерами сидел, как пёс, но не под дверью – у телефона. Надеялся, что она вдруг придёт. Понимал, как это глупо, и продолжал надеяться.

С Пашей я вообще не разговаривал. Обмолвился в раздражении, что съеду недели через две. Он только кивнул. Наверное, следовало бы переехать на раскладушку, но я не знал, как ему об этом сказать. А тем временем подходил день зарплаты.

На вторую половину праздников Влад вообще куда-то уехал. Дама, меня на работу принимавшая, сказала, что деньгами заведует только он.

Когда он появился – с лёгким загаром, отчего его экземные пятна стали ещё заметнее, – хмурые утренние работники оживились. Получив подтверждение о наличии денег – загалдели. Я же – напрягся. Я подсчитал все рабочие часы и минуты. Я подготовился, если надо, отразить любое его покушение на мои копейки.