Анастасия Писарева - О чем молчит Биг-Бен

Не нужно ему столько времени. Я знаю. Откуда? Не могу объяснить. Просто вижу, как и многое другое — то, что Тереза и Марк предпочитают игнорировать. Например, что авралы и проблемы у Тома всегда случаются, когда на него пытаются навесить задачи, ему не интересные и не вдохновляющие его так же сильно, как копание в цифрах. «Кошмарные» проблемы можно решить в два счета, но Том нагнетает. Все бы ничего, но нечестно. Это злит меня больше всего. Почему другие должны просиживать допоздна, выполняя скучную, монотонную работу? Чем он лучше Рики, Дины, Паломы? Он увиливает, а им достается в разы больше дел. Девчонки тоже это видят. Они хмурятся и шепчутся между собой. Том невозмутимо хитрит. Атмосфера нагнетается. Я злюсь и не хочу это оставлять как есть.

— Том, ты должен тоже помочь всем и сделать часть файлов.

— Конечно, — соглашается он, — как только проверю системный отчет.

— Ты не можешь отказываться!

— Я не отказываюсь.

Во взгляде у него мелькает что-то дерзкое: ну, и что ты будешь делать? Я знаю, что он не собирается участвовать. Мне казалось, у нас хорошие отношения, но сейчас это выглядит как война.

Я пишу Терезе, Кейтлин, Ксавье. Мы не можем позволять Тому делать все, что ему вздумается, за счет других людей. Давайте прекратим это, давайте выступим вместе. Том должен участвовать наряду с другими. Тогда быстрее закончим!

Отправляю мейл. Ответа нет. Через некоторое время заглядываю в почту — ничего. Есть ответы на другие письма, но не на это.

Спустя часа три, ближе к концу дня, я получаю от Ксавье короткое сообщение: «Да, ты права, нужно обсудить».

И все.

Я понимаю: провал. Ничего не будет. Том может делать что хочет. Никому не нужна лишняя проблема. Легче оставить все как есть, чем пробовать вылепить что-то новое. Они просто забили.

На следующий день утром я сижу с Гюнтером в кафе на одиннадцатом этаже.

— Как у тебя дела? — спрашивает он.

И я ему рассказываю. Говорю, что невозможно сделать, чтобы люди работали, они отлынивают, придумывают оправдания, а от этого всем хуже, но повлиять никак не получается. Другим менеджерам не до этого, добавляю обтекаемо, умалчивая про Терезу — они с Гюнтером дружат.

— Знаешь, — говорит он, — когда я был совсем еще молодым и работал в Германии, во главе моего отдела стоял один пожилой партнер. Если он видел, что кто-то врал или увиливал, он никогда не кричал, не возмущался, даже виду не подавал. Он слегка сдвигал очки на нос, смотрел поверх них и уточнял у человека: «Извини, ты не мог бы помочь мне разобраться вот с этим моментом». И он задавал вопрос о том, что человек сказал. Тот охотно объяснял. Тогда он задавал новый уточняющий вопрос, и человек снова выкладывал информацию. И снова, и снова. Пока вдруг он не ловил человека на каком-то противоречии и не задавал свой последний вопрос, который и выводил того на чистую воду. Получалось, что человек сам все рассказал и никто его напрямую ни в чем не уличал.

Он смотрит на меня и пьет свой кофе.

— Какое-то офисное айкидо? — говорю я, а он усмехается и пожимает плечами, мол, он тут ни при чем — просто история.

На самом деле у Гюнтера свои проблемы. Он разводится с женой. Мы долго сидим в кафе и разговариваем за жизнь.

Когда я возвращаюсь на наш этаж, первый, кого я вижу — это Том.

Где-то прокололись разработчики, проверяя очередной отчет. Мы провели с ними такое множество тренингов и обучающих звонков, что спускать им с рук такой простой прокол я не собираюсь. Том неожиданно вступается за них. У них много работы, говорит. Так бывает, говорит, у нас все слишком сложно, мы не можем ожидать от них великолепных результатов, когда сами присылаем им кривые исходные данные. И теперь вот он должен посвятить все время разрешению этой проблемы и никак не может помочь отделу с проверкой файлов.

Он так яростно защищает разработчиков, что меня вдруг осеняет — это он где-то прокололся. Дал им неверные данные.

Что-то щелкает внутри. Я смотрю на него с сочувствием и говорю:

— Извини, ты не мог бы помочь мне разобраться с одним моментом…

Он кивает. Да, конечно. Он еще не понимает, что попался.

Я загоняю его в ловушку. Как змея кролика.

Когда до него доходит, что он в ловушке, уже поздно — я его уже проглотила. И тогда он понимает. И я понимаю, что он понял. А еще я понимаю, что это манипуляция в чистом виде. Скрытое, непрямое действие, на которое невозможно возразить, потому что его как будто и нет, оно не оставляет после себя следов. Даже если жертва манипуляции в сердцах что-то выскажет, покажет, что видит уловку, то манипулятор легко сделает невинный вид и заявит: «Ой! Да ты что, я совсем не это имел в виду!» Но спасибо, что ты мне все рассказал и сдал себя с потрохами.